Дикий цветок

Каждый знал нечто о Ники. Адас же, которая знала о нем все, молчала. Тогда, перед самой войной, он получил отпуск на один день, и сразу пришел к ней с полным беретом свежих грибов, которые собрал под платанами рощи Таль. Протянул Адас и сказал: «Вместо мандрагор». Комнату наполнил запах грибов и свежей земли, и Иордан струился из смеющихся глаз Ники. Затем начало пузыриться масло на сковороде, и Ники приготовил блюдо из грибов. Каждый гриб он придирчиво рассматривал, поддев его вилкой, а один, цельный и подрумяненный, изучал с особой любовью, и Адас прыснула, и сказала:

«Влюбился в гриб, Ники?»

«Правда в том, Адас, что я люблю любить».

С книжной полки в рамке улыбался с фотографии погибший Зоар. Портрет Ники еще не поставили между книгами. Обгорелые вещи положили на тумбочку, и среди них – книгу стихов. Кто-то завел часы Ники, и они начали тикать. Никто не обращал внимание на Адас, которая взяла книгу, и перелистывала обгоревшие страницы. Но лишь коснулась их они рассыпались в прах, и ветер, дующий в открытое окно, развеял их по комнате. Голда крикнула:

«Что ты наделала!»

И взгляды всех обратились к Адас. Она стояла, онемев, и держала в руке обложку книги, которая тоже обгорела, но не рассыпалась от прикосновения ее руки. Адас опустила голову над обложкой, и мысли смешались в ее сознании. Ники протянул руки к столетию романтического поэта, но век, в котором Ники родился, сжег его. Романтическая поэзия Франческо Петрарки прекратилась со смертью Ники и развеяла себя во все концы. Увидела смутно Адас, что кто-то пытается вырвать из ее рук что-то и горько заплакала. Слезы падали на обугленную обложку. Хаимке забрал ее из рук Адас. Взгляды их скрестились, и глаза Хаимке, полные гнева, били ее в упор. Это была их последняя встреча. Плач Адас над сожженной книгой был последним плачем по Ники. Даже в те мгновения, когда комья земли падали на крышку его гроба, глаза Адас были сухи. Когда командир танкового батальона произносил прощальную речь, завершив ее словами «Вечность Израиля держится на таких сынах, как ты, Ники», его прервал крик Хаимке. В последний раз расширилась его грудь, все его огромное тело еще более увеличилось, и кладбище огласилось криком, от которого смолкли даже птицы. Все голоса перекричал Хаимке, и только темные кипарисы чуть шелестели на ветру, и эхо его голоса пронеслось над долиной до дальних гор на горизонте:

«Не этого мы желали – чтобы вечность Израиля убивала своих сыновей!»

Голос Хаимке замолк, и отделение стрелков щелкнуло затворами. Адас заткнула уши, но с залпами смерть Ники стала ощутимой, и она увидела его стоящим у края открытой ямы, выстрелы пробивают его тело, и он падает в могилу.

Когда она открыла глаза, обнаружила рядом с собой Рами. Мойшеле еще не вернулся с войны, которая уже закончилась. Рами улыбался ей доброй улыбкой, но в ушах ее звучали последние слова Ники, сказанные во время их грибной трапезы:

«Только не делай глупостей, Адас».

«Кофе готово!»

Возгласил Аврум витиеватым голосом муэдзина, призывающего к молитве. Адас остановилась, Юваль же продолжал идти, и возглас не коснулся его. Аврум, призывающий пить кофе, по сути, объявляет о наступлении полночи. Окно Аврума светится из-под навеса веранды, за окном Хаимке. Аврум – низенький быстрый в движениях старичок. Лицо его смугло и сморщено, как испеченное яблоко. С юности Аврум трудился под раскаленным солнцем долины, и даже пальцы его смуглы от постоянного курения. Маленькие коричневые глазки так и бегают из угла в угол. Клочки седых волос держатся по краям загорелой лысины. Всю жизнь в кибуце Аврум «играл в театре одного актера», был сам по себе. Во-первых, он родился не в Польше, а в Нес-Ционе. В кибуц прискакал на белой лошади в разгар праздника Хануки, с намерением эту лошадь продать. Танцевал и пел с членами кибуца одну ночь, и остался на всю жизнь. И не из-за женщины. Он убежденный холостяк. Остальные холостяки кибуца устраиваются, только об Авруме ходит слух, что он так и не знал в своей жизни женщины. Слишком много занимался этот холостяк посадкой, вспашкой, поливкой, сбором фруктов. Слишком он верен новым семенам овощей и цветов, за которыми бережно следит. Растениям он дает все-таки имена. Капусту называет Авигайль, по имени своей матери, розе дал имя – Иосефа, по имени отца, благословенной памяти, помидорам, которые выращивал и экспериментировал с ними так, что они были сладкими, как мед, дал имя брата – Иакова. Теперь он занимается выращиванием кактусов, и мечтает создать из всех видов кактуса настоящий израильский кактус, единственный в своем роде.