Дикое поле. Приднестровский разлом

Позже, в Москве, Седов показал мне кадры, снятые в этот день. Разрушенная снарядом Григориопольская школа. Дымящийся детский сад “Колокольчик” в Дубоссарах. Развороченные снарядами жилые дома. Озабоченные гвардейцы на Кошницком разъезде. О чем-то беседующие в сторонке Смирнов и Лебедь. Пыль объездной дороги. Непроницаемые лица членов миссии ООН. То тут, то там мелькающая моя собственная физиономия. Я попросил остановить кадр и внимательно вгляделся в собственное изображение — я себя не узнавал. Это был я и не я. Весь в пыли, в почти потерявшей цвет зеленой майке и с чужими, “немосковскими”, глазами — напряженно прищуренными, жесткими, вылинявшими. Это не мог быть я.

Миссия ООН требовала доказательств, хотя доказательства вопили из каждого разрушенного дома, из каждой свежей могилы. Предоставленные документы и фотографии в расчет не принимались. Орущие, умоляющие спасти их бабы на дубоссарской площади у горсовета — тоже. Не успели выйти на улицу — начался минометный обстрел города. Миссия ООН спряталась в подвале. Мы остались на поверхности. Привыкли. Когда обстрел закончился, миссия вылезла с хмурыми лицами. Комментировать ничего не стали. Потребовали охрану и уехали по той же объездной дороге, недовольные тем, что опять придется глотать пыль. Пыль в расчет принималась.

Я спустился в столовую. Здесь кормили всех подряд — ополченцев, журналистов, случайно забредших. Бесплатно. В наступающих сумерках, прячась за стенами, женщины продавали уцелевшую клубнику с огорода. Почти бесплатно. Саша Порожан позвал к себе ночевать. Отказался. Пошел в покореженную снарядом гостиницу “Днестровский сад”. На жесткой койке никак поначалу не спалось. Потом забылся, и тут же явились видения.

По Рейну плыл подбитый паром с горящим на нем бронетранспортером. Раненые солдаты из последних сил держались за трос, но силы покидали их, и солдаты, оставляя кровавые пятна, уходили под воду. Мартин плотнее закрывал окно, чтобы в комнату не проник трупный запах с разбомбленной рыночной площади, на которой валялись вперемешку люди и апельсины. А мы с Мэри сидели в уютном бендерском уличном кафе, удивленно смотрели на экран телевизора, на котором мелькали все эти швейцарские ужасы, и я, между делом, обучал ее правильному русскому “р”.

Потом подошел туристский автобус, и мы отправились на экскурсию по дубоссарскому шоссе. По обочинам дороги во множестве белели мраморные изваяния, и среди них — пионер в каске. Когда подъехали поближе, я узнал в пионере гвардейца Олега. Он заговорщицки подмигнул. Лысый гид, представившись сотрудником миссии ООН, занудно рассказывал о том, что происходит за окнами. Но ничего из того, что он рассказывал, там не происходило. Все было наоборот. Я хотел об этом закричать, но голос, как всегда, исчез. Потом на шоссе выполз странный неуклюжий бронетранспортер с надписью на броне: “Не убий!” Из люка высунулся генерал Лебедь и страшным басом закричал: “В начале было время!”

От этого голоса я и проснулся. Рядом никого не было. Стал вспоминать: “В начале было время. Время было у нас. И время было мы. Мы текли, как Днестр, медленно и величаво...”

— Осколки. — сказал я сам себе. — Одни осколки.

В окно заглядывал робкий еще рассвет. Закрыв глаза, я попытался заснуть опять. Поворочался, но не смог. Бессонница одолела.

Тогда я положил в сумку маленький термос и два оставшихся бутерброда, напялил мятую ветровку и вышел на улицу. Пройдя несколько кварталов по настороженно притихшим Дубоссарам, вышел к Днестру. Пока не стреляли.

Измученный Днестр, шипя и завихрясь, срывался с плотины и несся к полувзорванному мосту, когда-то соединявшему, а теперь разъединявшему Приднестровье и Молдавию. Мост взорвали приднестровцы, когда поняли, что иначе набегов с правого берега не избежать. И теперь берега соединялись только полетом пуль. Но пока не стреляли.

Меня никто не остановил, когда я проходил посты. Левый берег держал мост под прицелом. Правый берег — тоже. Пройдя самодельные чугунные дзоты и перебравшись через вывороченные взрывом камни и куски асфальта, я приблизился к середине моста. Я уже физически чувствовал, что стал мишенью для тех и других. Но мне обязательно нужно было встать посередине.

Было страшно. Сердце стучало, как пулеметная очередь, а ноги деревенели. Но было очень важно встать посередине.

Я уселся на металлические перила. Не стреляли. Достав термос, налил в крышку кофе. Не стреляли. Рука немного дрожала, и кофе проливался в Днестр.

Но пока не стреляли.

Изгиб на карте

(Вместо эпилога)

Мирный договор был подписан 21 июля 1992 года при посредничестве России, и с тех пор, действительно, больше не стреляли. Зато еще лет пять постреливали глазами странного вида дамочки в вагонах московского метро:

— Лю-юди добри! Мы сами беженцы с Бендер. По-оможите Христа ради!