Дикое поле. Приднестровский разлом

Третье. Наверное, нам всем вместе взятым жителям Земли (я манией величия не страдаю, можете зафиксировать и этот факт) должно объединить усилия в том, чтобы мы заняли вполне определенную позицию. Настало такое время — занять определенную позицию. Пора прекратить болтаться в болоте малопонятной, маловразумительной политики. Что же касается державы, которую я имею честь здесь представлять, могу добавить еще то, что хватит ходить по миру с сумой, как козлы за морковкой. Хватит. Пора за дело браться, державность блюсти. Возьмемся — у нас занимать будут.

И самое последнее. Я завершаю свое заявление тем, с чего начал. Я говорил как русский офицер, у которого есть совесть. По крайней мере, я это точно знаю. Я говорил это для того, чтобы все задумались. Подчеркиваю: я сказал, а вы, товарищи-господа политики, и ты, Господин Народ, — думайте”.

Из всего, сказанного генералом, московские телеканалы выбрали только фразу про “козлов” и “морковку”. Все. Российская “демократическая” интеллигенция была в шоке. Российская интеллигенция, не дожидаясь призыва Лебедя, уже занимала вполне определенную позицию.

Во время наездов в Москву, я обнаружил, что перестал понимать своих коллег и друзей. А они — меня. Все с пеной у рта доказывали, что Приднестровье нужно уничтожить как осколок империализма и оплот коммунизма.

— А как же люди? — вопрошал я растерянно.

В ответ меня презрительно именовали “патриотом” и даже почему-то “антисемитом”. Для комплекта. Я смеялся. И смех мой был, наверное, тоже безумным, завезенным оттуда, из приднестровских окопов. Я восхищался в те дни израильтянами, которые все поняли и вывозили приднестровских евреев (и их нееврейских родственников) прямо из-под обстрелов, сажали в самолеты без виз и документов и отправляли к Средиземному морю. Спасали своих. Россия и Украина своих предали.

Люди были неинтересны. Их вообще не было. Ни изнасилованных девочек, ни распятых на деревьях мальчиков, ни воющих на похоронах несчастных приднестровских баб, ни утопленных в крови Бендер, ни разнесенных снарядами церквей и синагог, школ, детских садов, больниц. Не было. Ничего не было. Была новая идеология, в которой опять не было места человеку. Либеральная интеллигенция изменила собственному либерализму. Она призывала не думать о государстве, а думать о людях. В результате — вместе с водой выплеснула ребенка. И не одного — тысячи и тысячи детей.

Я ничего не понимал. Я становился изгоем, но ничего не мог понять. Почему? Почему элита российского государства так равнодушно относится к российскому же государству и к людям, вставшим на защиту ее же языка, ее же культуры? Ведь такого не может быть! Не должно быть! Многое я понял гораздо позже, когда спала горячка приднестровских сражений. Когда появилась возможность еще раз вглядеться в нашу донельзя запутанную историю.

Октябрьская революция в России снесла с лица земли ее стержень — аристократию. Маску аристократии подхватила и напялила на себя новая советская интеллигенция, плавно перешедшая в либеральную российскую. И вместо элиты общества образовалась псевдоэлита, не понимавшая, что быть аристократом — это, прежде всего, быть способным нести ответственность за общество и в критический момент приносить себя в жертву этому обществу. Но когда пришло время жертвовать, наша элита оказалась способной только предавать — страну и людей. И спрос с нее невелик — маска и есть маска.

И на ее фоне передо мной то и дело всплывает образ кубанского казака Татаренко у Бендерского моста, у колес того самого бронетранспортера, который первым ворвался в Бендеры. Перед прорывом он спокойно произнес:

— Господа казаки! Пожалуйте на броню.

И не было ни одного, кто отказался бы идти на верную смерть.

“Дорогой Мартин.