Диктатор

Андрей походил между стоявших у здания аэродрома людей, но не увидел среди них ни одного знакомого газетчика. Лишь два фоторепортера нервно вглядывались в синее безмятежное небо, на котором не было ни единого облачка. Чуть позже Андрей заметил высокого, спортивного вида мужчину с громоздкой кинокамерой в руках и сразу же узнал его: это был кинооператор Роман Кармен. Велико было желание подойти к нему, но Андрей решил не отвлекать его: тот старательно возился с наладкой звуковой камеры. Отлично, значит, Кармену разрешили взять у Черчилля интервью. А коль так, то интервью будет и у Андрея в блокноте.

Шло время, и постепенно на зеленом поле аэродрома прибавлялось машин. Андрей наблюдал за тем, как из них выходят английские и американские военные. У них был такой гордый вид, будто именно они и могли повлиять не только на торжественность предстоящей встречи, но даже и на исход переговоров в Кремле. По сравнению с ними наши офицеры держали себя гораздо скромнее.

Андрей увидел, как из черного лимузина легко выпростал свое крепкое тело американский посол Стенли. Он был одет в шляпе черного цвета с широкими полями и показался Андрею очень схожим с ковбоем. За ним прибыл сэр Арчибальд Кер, английский посол, сразу же принявший стойку боксера. Андрей усмехнулся: что это его вдруг потянуло на дешевые сравнения? В ожидании встречи на таком высоком уровне надлежало быть более серьезным и думать главным образом о том, «привезет» ли с собой Черчилль второй фронт или не «привезет»?

Один за другим прибывали на аэродром и наши высокие деятели. Сперва появился Шапошников — высокий, с болезненно-бледным продолговатым лицом. А вот и черный «паккард» Молотова. Его прибытие было верным признаком того, что долгожданный самолет должен вскоре приземлиться.

Андрей испытывал к Молотову чувство большого уважения, проистекавшее, видимо, из того, что нарком своей невозмутимостью, железной выдержкой и небывало устойчивым спокойствием внушал такое же спокойствие и уверенность окружающим его людям. Да и как можно было не уважать человека, которого уважает и ценит сам Сталин, доверяющий ему такие важные, ответственные посты в государстве и не менее ответственные миссии!

Несмотря на жаркий и душноватый день, Молотов был в темном костюме и в такой же темной шляпе. Лицо его, как всегда, было непроницаемо, и невозможно было понять, радуется ли он прилету Черчилля или же воспринимает его появление скорее как некий формальный акт международных отношений, который вряд ли принесет какие-либо существенные результаты.

Когда терпение встречающих уже достигло высшего предела, в воздухе показалась быстро приближающаяся к аэродрому группа самолетов. Один из них, как позже пояснили Андрею, был бомбардировщик «либерейтор», брюхатый и громоздкий, как сам его знатный пассажир; казалось, при приземлении он проползет на этом брюхе по посадочной полосе.

Но все обошлось благополучно, самолет мягко, будто нехотя, не желая расставаться с воздушным простором, плюхнулся на посадочную полосу и, переваливаясь, потащился по ее бетонному покрытию. Воздушная свита, состоявшая из советских истребителей (Андрей насчитал их более десяти), сделав круг почета над аэродромом и обрушив на головы встречающих свирепый рев моторов, тут же исчезла где-то за крышами домов.

«Либерейтор» тяжело вздрогнул всем своим массивным корпусом и, качнув тяжелыми крыльями, замер на полосе. Встречающие тесной группой устремились к нему. Впереди шел Молотов.

В нижней части самолета медленно открылся люк, из него на землю опустилась металлическая лесенка. Еще минута, и на ее верхней ступеньке появились грузные ноги в увесистых кожаных ботинках, потом — трость, нащупавшая землю. Из-под брюха самолета показалась полусогнутая тучная фигура человека в коротком форменном пальто военно-воздушных сил. Это и был сэр Уинстон Черчилль. На его массивной голове была плотно напялена форменная фуражка, а пухлые отвисшие губы крепко сжимали потухшую сигару.

Приблизившись вплотную к Черчиллю, Молотов снял шляпу и крепко пожал ему руку, приветливо улыбнувшись: с Черчиллем он познакомился еще весной во время своего пребывания в Лондоне.

— Как вы себя чувствуете, господин премьер-министр, после столь длительного перелета? — В голосе Молотова, задавшего этот тривиальный вопрос, чувствовалось необычайное по сравнению с его традиционно деловым тоном тепло.

Черчилль, щурясь от солнечных лучей, просиял широкой улыбкой доброго и слегка уставшего льва.

— Великолепно! — громко воскликнул он.— Я получил истинное удовольствие!

Его свежее, бодрое лицо, скорее присущее молодому, полному сил человеку, чем почти семидесятилетнему премьеру, подтверждало, что его слова — не просто казенный оптимизм.

Оглядевшись вокруг, он с еще большим воодушевлением добавил:

— Москва оказалась такой приветливой! Это глубоко символично!

Вслед за Черчиллем из самолета вышел специальный посланник президента США Аверелл Гарриман — поджарый, крепко и точно скроенный, с лицом, наделенным истинно мужской красотой.