Диктаторы в зеркале медицины

Когда 5 октября 1795 года роялистские повстанцы атаковали Дворец правительства в Тюильри, он нанес им сокрушительное поражение, самым жестоким образом расстреляв повстанцев картечью из оптимально расставленных пушек. Это принесло ему кличку «Картечник». Позже он явно стыдился этого преступления против соотечественников, почему и клялся в том, что это «преступление против французского народа» лежит на совести противников, а не его собственной. На самом же деле Бонапарт первым отдал приказ стрелять, потому что незадолго до этой бойни он заявил Баррасу, самому могущественному из пяти директоров: «Назначьте меня, тогда я буду отвечать за все, но мои руки должны быть развязаны. Или вы ожидаете, что народ даст нам разрешение стрелять в народ?» Уже в ночь после блестящей победы на парижском поле брани он напишет брату: «Наконец все позади… Мы выстроили наши войска, враг атаковал нас у Тюильри, мы убивали их толпами, наши потери — 30 убитых и 60 раненых… Все спокойно. У меня, как всегда, ни царапины… Счастье сопутствует мне».

В награду молодой бригадный генерал был произведен в дивизионные, а после отставки Барраса даже был назначен главнокомандующим Внутренней армией. Конвент встретил его бурной овацией, но народ Парижа, напротив, должен был его возненавидеть, ибо сотни безоружных граждан, зевак и женщин были убиты в тот вечер. Но он и не стремился быть любимым. Как и положено революционному авантюристу, волею мгновения выброшенному на самый верх, он предался радостям и удовольствиям своего нового класса. А так как у него вдруг откуда ни возьмись появились деньги, он, подобно многим прожженным политиканам до и после, начал проталкивать своих родственников и ближайших друзей на влиятельные посты. Парижанам он казался дремучим провинциалом: с грубыми манерами, неопрятной внешностью, темными жирными волосами, спадающими на плечи, он безусловно не производил впечатления одухотворенной личности, но, тем не менее, многие, в том числе и дамы, единодушно считали, что в лице генерала Бонапарта они имеют дело с выдающимся человеком. И это несмотря на то, что рост его был мал, голова слишком велика, руки и ноги слишком коротки для его туловища, несмотря на общую болезненную худобу и желтоватый цвет лица; добавим еще, что это лицо нередко подергивалось от нервного тика.

Подобно всем мужчинам, принадлежащим к новому правящему классу, Наполеон вскоре был принят в салонах тех прекрасных дам, которых в народе в шутку прозвали «достоянием государства». К этому кругу принадлежала и Жозефина, вдова маркиза Богарне. Она была одной из любимых метресс всесильного Барраса, которую он теперь предназначил для своего нового фаворита Бонапарта. Под влиянием слишком долго сдерживаемого необузданного корсиканского темперамента Наполеон тут же вспыхнул ярким пламенем и настолько безнадежно оказался во власти кокетливой креолки с Антильского острова Мартиника, которая к тому же была старше его на шесть лет, что 9 марта 1796 года, уже через пару месяцев после первого знакомства, состоялось гражданское бракосочетание. Чтобы в какой-то степени скрыть разницу в возрасте, аристократка и корсиканский выскочка договорились представить фальшивые свидетельства о крещении, датированные четырьмя годами позже и соответственно полутора годами раньше. Спустя два дня после свадьбы Наполеон покинул Париж — тем временем его назначили главнокомандующим Итальянской армией — с тем, чтобы спешно присоединиться к своим войскам. В то время как любовь и влечение к ней росли в нем день ото дня, образ его уже в день отъезда поблек в ее сердце.

Для французских революционеров Италия была желанной целью, поскольку там они рассчитывали поразить самое сердце консервативной реакции — габсбургскую монархию, и тем самым надеялись прийти на помощь прогрессивно мыслящей части населения Италии в деле экспроприации духовенства и правящей знати. Вначале на Бонапарта смотрели искоса как на назначенного по протекции, но он быстро сумел внушить уважение к себе и офицерскому, и рядовому составу. Пропагандистские листовки, распространенные по его приказу среди солдат» создали образ гениального полководца, и вскоре все они были готовы пойти за него в огонь, подхлестываемые лозунгами типа «Он летает, как молния и бьет, как гром. Он везде и все видит!»

Успех должен был списать все. Применив новую тактику и более совершенную стратегию, он в стиле современного блицкрига разбил устаревшие австрийские армии. Как он позже сам признавался, после победы при Лоди 10 мая 1796 года он пришел к убеждению, что избран судьбой для небывалых свершений. Осознавая безграничность своих возможностей и сил, он впервые открылся своему другу Мармону: «У меня такое чувство, что меня ожидают свершения, о которых человечество не имеет понятия». А когда он написал в Париж: «Я оставил в силе ваш мирный договор с Сардинией. Армия его одобряет», то тут уже и директорам стало не до шуток от страха. Когда и где какой-то генерал отваживался разговаривать со своим правительством в подобном тоне!