Диктаторы в зеркале медицины

В этом году Сталин впервые не уехал в отпуск на юг, как это всегда бывало раньше, — для этого он был слишком занят своим поражением и мыслями о заговоре, который мог за этим стоять. Недоверие, в прямом смысле слова разъедавшее его, все более явно обращалось против врачей, в которых ему мерещились заговорщики и нанятые иностранными агентами убийцы. Одной из первых жертв этого бреда стала Лина Штерн, известный психолог, чьи исследования гематоэнцефалического барьера в человеческом мозге послужили началом нового научного направления. За якобы имевшее место цитирование иностранных авторов в своих работах и (о ужас!) переписку с иностранными коллегами она в 1949 года была приговорена к пяти годам одиночного заключения на хлебе и воде. Кульминацией этой кампании стало сфабрикованное осенью 1952 года «раскрытие» так называемого заговора врачей. Толчком к нему послужил донос сексота Берии, радиолога кремлевской больницы Лидии Тимашук, «за помощь правительству в разоблачении врачей-вредителей награжденной орденом Ленина». Появившиеся 18 января 1953 года публикации об этом «подвиге» послужили для коллег по кремлевской больнице стимулом к новым доносам. Прославленная «героиня» Тимашук, правда, настучала только на академика Владимира Виноградова, но Сталину, имевшему за плечами опыт успешной фабрикации «заговора врачей» эпохи третьего московского показательного процесса, было несложно тут же состряпать дело о группе «врачей-вредителей». Убежденный в том, что разоблаченная «вредительская деятельность» врачей соответствует общей тенденции, он писал: «Истории уже известны случаи, когда подлые убийцы орудовали под личиной врачей — подобно врачам Левину и Плетневу, которые по заданию врагов СССР умертвили великого русского писателя Максима Горького и выдающихся политических деятелей Советского государства Куйбышева и Менжинского».

Основываясь на «добровольных признаниях» арестованных врачей, которые якобы сознались в содеянных злодеяниях и в связях с зарубежными работодателями, «Хроника ТАСС» 13 января 1953 года писала о новом успехе советской госбезопасности, которой удалось «обезвредить террористическую группу, ставившую своей целью сокращение жизни активных политических деятелей Советского Союза путем их неправильного лечения». Далее из этой статьи становится ясно, что под группой — «подлых шпионов и убийц в личине профессоров медицины» следует понимать евреев М. С. Вовси, Б. Б. Когана, А. И. Фельдмана, А. М. Гринштейна, Г. Е. Етингера и Г. И. Майорова, завербованных американской разведкой и принадлежавших к «международной еврейской буржуазно-националистической организации Джойнт». Академик В. И. Вингорадов и профессор Н. И. Егоров, которые не были евреями, сознались, согласно ТАСС, в том, что действовали по заданию английской разведки. Все обвиняемые работали в кремлевской больнице и были личными врачами членов политбюро, министров и высших офицеров госбезопасности. Кроме планируемых убийств нескольких генералов, обвиняемые «сознались» в том, что умертвили секретарей ЦК Жданова и Щербакова, которые, как нам теперь достоверно известно, страдали хроническими заболеваниями сердца — Щербаков, во всяком случае, умер совершенно точно от инфаркта.

Хотя планируемый процесс над врачами должен был проходить по правилам, установленным Сталиным, он лицемерно выразил сомнения в неблаговидной деятельности своих придворных врачей, чем, по-видимому, стремился отвести от себя всякие подозрения в причастности к этой гнусной акции. В этом смысле следует понимать переданный в воспоминаниях Светланы Аллилуевой рассказ экономки Сталина Валентины Васильевой, которая много лет проработала у Сталина и была очень ему предана: «Процесс врачей проходил в последнюю зиму его жизни. Валентина позднее рассказала мне, что тот поворот, который приняло дело, очень огорчил отца. Прислуживая за столом, она услыхала об этом. Отец сказал, что не верит в «нечестность» этих врачей, что такого не может быть… Как всегда в таких случаях, все присутствующие молчали в тряпочку». Сама Светлана не поверила в правдивость этой трогательной сцены, ибо знала, что Валентина всегда была готова защищать ее отца. И, ставя под сомнение правдивость услышанного, она пишет: — «Тем не менее к тому, что она говорила, следовало прислушаться, ведь последние 18 лет она провела в доме отца, я же была далеко».