Диктатура пролетариата

Люди, наверное, фарисейски утешаются тем, что мы, другие нации, мы не такие, как русские, как русские большевики. Но они ошибаются. Среди нас тоже живут натуры такого же рода, готовые претворить лозунги в жизнь. И примеров того, как далеко таких людей могут завести фанатичные коммунистические классовые доктрины, в России при прославленной диктатуре пролетариата имеется немало. Вот один из них, полученный от очевидца. Один мой друг, известный ученый, член Академии наук, и, могу прибавить, потомок испанских евреев, находился в одном городе на Волге, чтобы что-то организовать в новом университете. Чехословацкие отряды, прежде чем покинуть город, убили некоторое число людей, объявленных опасными «красными». Красные вмешались, в результате чего вышеупомянутые должны были подвергнуться наказанию. Комиссаром у большевиков был один врач, старый знакомый моего друга. Он был коммунистом по убеждению, но порядочным человеком, вовсе не злым, сам он наверняка никогда бы не убил ближнего. Но здесь он был представителем диктатуры и четко понимал, что необходим террор, «бандитизм» должен быть наказан и решительно подавлен; в свете коммунистических доктрин те белые бандиты казались ему то преступниками, то… «буржуазным классом». Приговор начал приводиться в исполнение. Как порядочный человек, комиссар стремился спасти многих из тех, кого ему было жаль лично, из тех, за кого просили знакомые или кто нужен был городу, например, единственного в городе окулиста. Однако классовая ярость вырвалась наружу, и удержать ее более было нельзя. Даже личные желания комиссара, даже в случае с окулистом, столкнулись с «непониманием» и жаждой личной мести, он не смог использовать свою власть. В соответствии со священным коллективизмом, утвержденным в классовых доктринах, большая часть того, что можно назвать буржуазным, была истреблена; в городе, по населению примерно равному Кристиании, 30 тысяч человек были беспощадно убиты. Ибо они являлись не ближними, а просто – классом.

Приложение

«… Собрал ряд наблюдений над настоящим состоянием России» Путевые заметки Олафа Брока

Норвежский славист Олаф Брок внес большой вклад в развитие русской науки о языке. Именно на Брока возлагал большие надежды как основатель московской лингвистической Филипп Федорович Фортунатов (1848–1914)[67], так и его талантливый ученик академик Алексей Александрович Шахматов (1864–1920). Уже в молодые годы в процессе работы над составлением Программы 1896[68] Шахматов убедился, насколько весомым может быть вклад его коллеги из Норвегии в изучение русской диалектологии.[69] Отправив рукопись Программы в типографию, Шахматов писал Броку: «Благодарю сердечно за добавления, которые почти все внесены в печатающийся теперь экземпляр программы. Дорого и лестно получить полезные указания из далекой Европы».[70]

Брок и Шахматов были не только коллегами, но и настоящими друзьями. Как следует из воспоминаний Брока, познакомились они в студенческие годы в Москве: «Мое первое знакомство с Алексеем Александровичем Шахматовым относится к 1888-му году. Летом 1887 года я приехал в Москву для изучения русского языка, а в начале 1888 года […] Ф. Е. Корш познакомил меня с C. С. Слуцким, на которого возложил задачу познакомить меня “с нашим enfant phenomenal[71] Алексеем Александровичем”».[72]

Вскоре после знакомства, летом 1891 года, Брок получил приглашение посетить своего друга в Губаревке, имении Шахматовых в Саратовской губернии. Знакомство с настоящей русской жизнью оставило глубокий след в душе будущего норвежского слависта. Буквально все письма Брока к русскому другу пронизывает чувство одиночества и тоски по всему, что было связано с Россией: русскому языку, русскому общению, русским людям, русской природе: «[…] у меня недавно было и несколько уроков с русским человеком, […] с новым русским консулом в северной Норвегии[73], недавно назначенным; но исключая этот случай, не особенно часто приходилось говорить по-русски… – сижу опять как одинокий паук, ожидая редкой добычи. А иногда, когда комара нету, все-таки танцую “Камаринского” – с самим собой; Гришиной балалайки нету, но несмотря на то не могу отказываться от удовольствия время от времени запевать, подтягивать “Ах вы сени”».[74] «Трудно то, что сижу здесь одиноким; если кое-что делаю, так никто не может мне сказать, стоит ли это делать, есть ли цена в том, что делаю».[75] «А как дела в Вашем имении? Какой урожай можно предвидеть в дальнем Поволжье? Все интересует того, кто сидит одиноко здесь и редко видит людей “своего” мира».[76] «Мне часто хочется так, чтобы воздушные корабли уже были изобретены и можно было сесть на курьерские такие для беседы с Вами! – и прочими русскими знакомыми, конечно. Как они все поживают, вовсе не знаю».[77]