Диктатура

Чрезвычайный статус, который Валленштейн получил на время своего второго генеральского срока. выражался в экстраординарной самостоятельности военного главнокомандования и в экстраординарном вознаграждении. Диктатурой такой статус оказался бы только в том случае, если бы его воздействие на объективную правовую ситуацию означало введение чрезвычайного положения. Такое воздействие, и правда, проступало в практике взымания контрибуций и конфискаций, которые в интересах ведения войны превосходили обычную меру. В случае серьезной опасности любая военная операция неминуемо открывает неограниченный простор для точки зрения целесообразности. В интересах ведения военных действий требуется не только то, что непосредственно связано со стратегическим и тактическим руководством операцией, но и все, что касается вооружения и жизнеобеспечения войска, транспортных средств и почтовой службы, дисциплины и настроения как в своих, так и в неприятельских войсках, и потому при росте масштаба операций и переменах в их техническом оснащении на службу военным целям в конечном счете может быть поставлено все государство в целом, становясь таким образом ситуативно-техническим средством для достижения определенного результата. Развитие прусского военного комиссариата уже было приведено в качестве исторического примера возможного расширения перспектив целесообразности. Такое исключительно ситуативно-техническое понимание дела, несомненно, целиком соответствовало образу мыслей Валленштейна. Необычайно способному организатору, который в тяжелейших обстоятельствах не только сумел собрать огромное войско, но одновременно управлял своими собственными землями, причем так, что они предложили великолепный по своей исторической уникальности пример меркантилистского государственного правления, руководствующегося только рациональными идеями целесообразности, почтение к действующим уложениям Священной Римской империи и к унаследованным привилегиям сословий всегда казалось непостижимым. «Эти, из империи, приходят ко мне, много мне говорят о решениях имперского сейма, о Золотой булле и т. п. Не знаю, куда и деваться, когда они заводят эти речи», – говорит он в собственноручной приписке в письме к Траутмансдорфу[208]. Только определяемое военными соображениями взимание контрибуций и, в еще большей степени, практика беспощадных конфискаций могли без труда стать средством устранения той помехи, каковой оказывалось существующее правовое состояние. Полномочие, связанное с назначением конфискаций, было, конечно, обращено только против врагов и мятежников, но в практике всех революций было принято объявлять политического противника врагом отечества и в силу этого полностью или частично лишать его правовой защиты в отношении его личности и его собственности. И все же император был далек от того, чтобы использовать такое средство в революционном смысле. Раздавая свои поручения, он сам не считал себя вправе действовать, руководствуясь одними только ситуативно-техническими соображениями. Он не рискнул использовать состояние войны для расширения своей политической власти, пытаясь утвердить экстраординарные права совершенной власти, – быть может, из страха перед огромным авторитетом Валленштейна. Ведь одним из принципиальных положений монархических арканов был тезис о том, что нельзя допускать, чтобы какой-нибудь чиновник или генерал становился чересчур влиятельным. В сочинении «Компендий „Государя“» (1632), приписываемом Фердинанду II и, пожалуй, в самом деле происходящем из его окружения, принципы монархического правления излагаются в форме наставлений государю (по-видимому, это своего рода завещание Фердинанду III). Там с явным намеком на Валленштейна говорится, что государь ни одному генералу не должен предоставлять «неограниченной и абсолютной власти» (libera et absoluta potestas), «чтобы тот без его постановления осмеливался и имел возможность осуществлять все, в том числе и высшие, абсолютные властные полномочия и по своему усмотрению всех притеснять, грабить и угнетать, но чтобы сам он оставался государем надо всеми» (ut sine suo scitu is alia quaeque et quae summi et absoluti imperii sunt agere et pro libitu suo omnes vexare spoliare et opprimere audeat et possit, sed ipse Princeps maneat generalis)[209]. С другой стороны, в 1630 г. императорские советники ради отклонения курфюршеской петиции отдали войско под командование Максимилиана и применили в борьбе с курфюрстами политическую аксиому: нельзя никому позволять становиться настолько влиятельным, чтобы потом попадать в зависимость от его решений. Таким образом, император в обоих отношениях находился в трудном положении. Решающим оказалось уважение к существующему правовому состоянию. В этом, собственно говоря, и заключается суть дискуссии о диктатуре Валленштейна. В действительности она касается полноты императорской власти в отношении того, была ли в тогдашней Германии такая инстанция, которая, сославшись на исключительный случай, могла бы упразднить ставшие помехой благоприобретенные права. Вопрос о том, в каком отношении Валленштейн находился к императору, утратил свое значение для дискуссии о Валленштейновой диктатуре, поскольку император не решился добыть для себя исключительные права на основании своего полновластия. Капитуляция Фердинанда III 24 декабря 1636 г. стала государственно-правовым выражением того факта, что у императора была отнята последняя возможность сформировать мощную центральную власть с помощью введения чрезвычайного положения. При «чрезвычайно настоятельной потребности» императору хотя и не нужно запрашивать разрешение сословий, но для сбора необходимых налогов он все же должен выслушать мнение шести курфюрстов. Он не может, стало быть, временно собирать налоги сам по себе, ссылаясь на чрезвычайные обстоятельства. Также и при явном нарушении мира или при упорном неповиновении того или иного сословия ему не разрешается объявлять его вне закона без соизволения курфюрстов, следовательно, даже при очевидных обстоятельствах впредь будет необходим особый процесс, и прежняя точка зрения императора, в соответствии с которой объявление вне закона может вступать в действие ipso facto, уже не допускается. Лимней, будучи знатоком государственного права[210], замечает по этому поводу, что крайняя необходимость всегда была излюбленным предлогом, но у императора он теперь оказался отнят. Даже в случае крайней необходимости (in extremo necessitatis casu) он не может принимать решения по собственной воле, но должен по крайней мере выслушать мнение курфюрстов. тем самым для него должно стать невозможным, сославшись на исключительный случай, обратить «смешанный статус» (status mixtus) Римской империи в подлинную монархию.