Дилемма

Раздавленный всепожирающей, безнадежной, чудовищной скорбью, я почти не осознаю рыданий, которые сотрясают мое тело, слез, которые льются у меня из глаз. Да чем я вообще думал, позволив ей лететь тремя рейсами, чтобы добраться домой? Она же могла напрямую. Я, видите ли, не хотел ее баловать. И тем самым утроил для нее вероятность гибели в авиакатастрофе. Меня так и крутит от душевной муки, и во мне вдруг вспыхивает жгучая ненависть к Ливии. Я бы разрешил Марни полететь прямым рейсом, более дорогим. Я бы дал ей деньги на билет. Но я знал, что Ливия этого не одобрит. Из-за Джоша, из-за того, что он при этом почувствует. Несколько мгновений я ненавижу и Джоша. Хотя он придет в ужас, узнав, что я позволил его сестре лететь тремя рейсами просто из-за того, что его самого я заставил лететь двумя. Разве то, что она из-за сессии могла провести с нами всего четыре дня, само по себе не служило оправданием прямого перелета? Во всей этой кошмарной истории вина лежит лишь на одном человеке, и этот человек – я сам. Я могу винить во всем лишь себя одного. Как я мог поступить так глупо, так недальновидно, так… нелогично?

Через какое-то время в мои мысли вторгается жизнь, тупое осознание того, что есть вещи, которые я обязан сделать. Клео, я обещал ей рассказать.

Я нахожу свой телефон, отыскиваю ее имя, нажимаю кнопку «сообщение». Что я ей вообще могу написать? Ничего не придумывается. Я в состоянии найти лишь такие слова: «Клео, мне очень жаль». И потом я жду, чтобы она прислала мне что-то в ответ. Я не отрываю взгляда от экрана, мне отчаянно хочется увидеть – я не одинок в этом.

А потом ее ответ приходит. Всего два слова: «Мне тоже».

Теперь эта новость – реальная. От нее никуда не деться. Мне надо сказать Ливии. Но как? Как мне суметь пробраться за «Ливия, мне надо тебе сказать…»? Перешагнуть этот порог. Как мне извлечь из себя слова, которые я даже мысленно не могу произнести: «Марни умерла»? Это слишком жестоко, слишком бесчеловечно. Надо, чтобы слов было больше. «Ливия, мне надо тебе сказать… Мы с Марни придумали сюрприз к твоему дню рождения…» Нет, нет. Я уже так и вижу, как у нее на лице вспыхивает радость. Может, лучше сразу перейти к сути? К правде. «Ливия, мне надо тебе сказать… ты знаешь, что вчера по пути в Амстердам разбился самолет? Ну так вот, на нем летела Марни». И потом добавить что-то такое, что поможет умерить боль. «Но не беспокойся, все будет хорошо, мы это преодолеем, все втроем, ты, я и Джош». Потому что горе заставляет нас говорить самые идиотские вещи.

И потом я понимаю, что не существует таких слов, чтобы сообщить матери о смерти ее ребенка.

Я встаю на ноги. Этот момент настал. Момент, когда я разорву мир Ливии в клочья.

Совершенно механически я выхожу из сарая, пересекаю лужайку, направляясь к дому, спускаюсь по садовым ступеням на террасу, вступаю на кухню. Но тут я вижу ключи от мотоцикла, которые я бросил на столик тысячу лет назад. И вместо того чтобы идти дальше, наверх, в спальню, я хватаю ключи, прохожу через кухню обратно к выходу. А потом – по боковой тропинке. Я уже бегу, я больше не думаю о том, как я сообщу Ливии, вместо этого я вспоминаю, как забрал Марни после вечеринки и мы не поехали домой, а докатили аж до Саутгемптона и отправились гулять по тамошнему пляжу. Добегаю до гаража, достаю из багажника шлем, вскакиваю в седло, завожу мотор и с ревом мчусь по дороге.

Я гоню по пустынным улицам – то спугну кошку, рыщущую в поисках объедков, то слишком резко срежу угол, и могильная ночная тишь разлетается вдребезги от рева моего мотоцикла. Впереди маячит объездная дорога, ведущая к М4. Я поддаю газу и в воплях двигателя вылетаю на автостраду, перед самым носом у машины, ползущей как черепаха. Мотоцикл слегка смещается подо мной, когда я газую сильней.

В лицо несется ветер, и это безумно опьяняет, приходится бороться с всепоглощающим желанием выпустить руль и на полной скорости свалиться – и, понятное дело, погибнуть. Жутковато, правда, что Ливии и Джоша недостаточно, чтобы я хотел жить дальше? Чувство вины лишь усиливает мучения последних четырнадцати часов, и рев раскаленного добела гнева словно бы добавляется к звуку мотора, когда я мчусь по трассе и в голове у меня лишь стремление все крушить.

А потом сквозь влагу, потоками струящуюся из моих глаз, я замечаю в зеркало заднего вида, как за мной гонит машина, вспыхивает голубая мигалка, и наш с мотоциклом печальный рев делается ревом досады. Я довожу скорость до ста миль в час, отлично зная, что в случае чего смогу выжать и сто двадцать. Потому что сейчас меня ничто не остановит. Но полицейский автомобиль быстро сокращает расстояние между нами, ловко встраивается на внешнюю полосу. Вот он поравнялся со мной, и боковым зрением я вижу, что полисмен на пассажирском сиденье бешено жестикулирует, глядя на меня.