Дилемма

В голове у меня начинает крутиться фильм про мой праздник, с момента прихода гостей и до того момента, когда все разошлись. Мне просто не терпится обсудить с Адамом все, что сегодня произошло. Я хочу знать его мнение обо всем – о том, что Кирин ждет близнецов, о внезапном появлении моей матери… Хочу знать, что он на самом деле чувствует из-за решения Джоша не ехать в Нью-Йорк. Но связь Марни и Роба затмит все остальное, и я ощущаю укол гнева – надо же, они все-таки испортили конец праздника, моего праздника, который во всех прочих отношениях прошел замечательно. Может, об этом Адам и спорил с Нельсоном, когда я их видела? Может, он рассказал ему насчет Роба? Нет, он не мог, он тогда еще не знал. Клео ведь только потом с ним говорила? Я пытаюсь во всем этом разобраться. Веки у меня тяжелеют от умственных усилий.

Я просыпаюсь оттого, что вода почти остыла. Ничего толком не соображая, быстро сажусь в ванне, пузырьки пены взмывают по бокам. Сколько я спала? Выдергиваю затычку, слышу клекот и побулькивание воды, уходящей в слив. Звуки слишком громко раздаются в безмолвном доме.

Когда я вытираюсь, по телу пробегает дрожь. В мозгу упорно шевелится одно воспоминание. Дело в том звуке, который меня разбудил. Да-да, на самом деле меня разбудил рев мотоцикла на улице. Я замираю, полотенце так и остается натянутым на спину. Это же не Адам, верно? Он бы не укатил на своем мотоцикле – по крайней мере, среди ночи.

Обмотавшись полотенцем, я спешу в спальню, чтобы посмотреть в тамошнее окно. Виноватое биение сердца делается не таким учащенным, когда я вижу за шатром желтое свечение из его сарая. Он там, он не уехал сводить счеты. Что-то во мне призывает спуститься к нему, убедиться, что у него все в порядке, но какое-то шестое чувство говорит: не ходи, он сам придет, когда будет готов. На миг меня охватывает непонятный страх – словно гляжу в бездну. Но это просто из-за того, что я смотрю в темный и безлюдный сад.

Отвернувшись от окна, ложусь в постель. Дам ему еще десять минут. Если через десять минут не придет, все-таки спущусь за ним сама.

04:00–05:00 Адам

Я МЕДЛЕННО ВОЗВРАЩАЮСЬ ДОМОЙ в сопровождении полицейских. Они выносят мне предупреждение, но настроены доброжелательно. Советуют мне хоть немного поспать, и я говорю, что посплю, только вот скажу Ливии. Но я-то знаю, что заснуть мне после этого не удастся.

Я вхожу в дом. Предстоящие дни тяжким грузом висят на мне. Сообщить эту страшную новость всем. Сесть на самолет в Каир. Вынести ад пятичасового перелета с неотвязными мыслями о том, как совсем недавно летела Марни. И Ливия будет всхлипывать в своем кресле рядом со мной.

Оказавшись в коридоре, я иду к шкафу, нашариваю в нем свою кожаную куртку, вынимаю из внутреннего кармана футляр, полученный в турагентстве. Нам уже не нужны эти билеты. Авиакомпания предоставила нам право бесплатного перелета в Каир, вместе с Джошем, в понедельник. Это уже завтра, вдруг понимаю я. Рву футляр пополам, кидаю в мусорное ведро, которое стоит на кухне. И уже потом поднимаюсь наверх.

Ливия спит на неразобранной кровати, завернувшись в банное полотенце. Ну конечно же, она спит, меня же не было сто лет. Я стою, глядя на нее сверху вниз, впивая все это: ее лицо, расслабившееся во сне, ее волосы, разметавшиеся у плеч, ее правую руку, согнутую в локте, лежащую выше головы, – пытаясь запечатлеть это в своем сознании, чтобы потом вспоминать, как она выглядела до того, как я скажу ей.

Я опускаюсь на край кровати.

– Ливия, – негромко говорю я.

Но она крепко спит, и вдруг я понимаю, что не в силах сейчас будить ее. Ей ведь не повредит, если она еще чуть-чуть поспит? Потом она уже не сможет спать так спокойно, больше никогда в жизни не сможет. Важнее всего сообщить ей до того, как проснется кто-то еще. До того, как кто-то где-то сообразит, что случилось, и скажет ей, прежде чем я успею сказать ей сам.

Я отхожу от кровати, раздеваюсь. Тянусь за ее плечо, чтобы выключить свет. Это движение слегка беспокоит ее, и она ворочается во сне. Сердце у меня стучит все громче, и я задерживаю дыхание, мысленно заклиная ее: не просыпайся.

Она успокаивается, и я ложусь рядом с ней и таращусь в темноту. Я чувствую жуткое, невыносимое одиночество. Меня накрывает острое желание, чтобы меня кто-то обнял, и в конце концов я тянусь к Ливии, осторожно прижимаю ее к себе. В ответ ее руки обхватывают меня, и на несколько блаженных секунд я обретаю успокоение, утешение, уют. Вот сейчас, когда мы так лежим, я могу сказать ей. В темноте, шепотом, на ухо. И держать ее в объятиях, пока она плачет. Я буду рядом с ней. Я не был рядом с Марни, когда она нуждалась во мне больше всего. Но я буду рядом с Ливией.

– Ты что-то долго был в сарае, – бормочет она.

– Прости.

– Я не собиралась засыпать.

– Неважно. Ты вымоталась.

В темноте ее рука нашаривает мое лицо, проводит по морщинам.

– Ты тоже.

– Есть немного.

– Это был идеальный день. – Ее губы находят мои. – Спасибо тебе за все.

Мне нужно сказать ей.

– Ливия…

– Не сейчас.