Динамическая психиатрия в ракурсах времени. К столетию со дня рождения.

В начале лечения Кэти испытывала меня разными способами. Она сомневалась в смысле психоанализа, говорила о своих трудностях при установлении терапевтических отношений в связи со страхом, что ее опять оттолкнут и обидят. Она хотела, прежде всего, знать, что произойдет, если она во время психоанализа проявит алкогольные и гомосексуальные тенденции. Я пытался объяснить ей, что не нормы морали заставляют меня по мере ее сил ограничивать ее в выпивке и гомосексуальных связях, ибо она пришла на психоанализ не в связи с ее алкоголизмом или гомосексуальностью, как она сама сказала, а потому, что страдает мучительным чувством внутренней пустоты и одиночества. Поскольку ее гомосексуальные склонности связаны с проблемой, в решении которой она ищет помощи, она должна их по возможности ограничивать.

Далее наступила длившаяся несколько месяцев фаза в лечении, которая представляла собой наибольшую трудность в этом анализе. Сеансы начинались в основном с того, что пациентка говорила, что не знает, о чем должна рассказывать; она ощущает пустоту, опустошенность, нереальность, затуманивание; монотонным голосом она повторяла, какое напряжение, неясность и отчуждение она чувствует. Она вспомнила, что боялась темноты и смерти, ее мать никогда не могла этого понять. Фразы такого содержания она повторяла постоянно, усыпляющим, монотонным голосом. Вне сеансов она злоупотребляла курением, едой и набирала вес. Она говорила: «Вся тоска идет через рот», или: «Я хотела бы ничего не делать – пить какао с молоком», «внутри дыра, это как мешок без дна – это я». За этим следовали долгие периоды молчания.

Я сам чувствовал себя во время сеансов утомленным и как бы высосанным пациенткой, иногда я на короткое время засыпал или чувствовал раздражение. Мне постепенно становилось ясным, что она пыталась сделать меня неспособным к действию ритуалом, который выполняла на каждом сеансе. Я был беспомощен, раздражен и уже думал, что этот анализ окажется безуспешным. Наблюдая монотонное поведение пациентки и распознавая свои реакции противопереноса, проявлявшиеся в сонливости во время сеансов и чувстве полной выжатости, я предполагал, что я, очевидно, реагирую на поведение пациентки так, как в раннем детстве к ней должна была относиться мать.

Сопротивление в поведении пациентки в аналитической ситуации интерпретировалось: ее молчание является попыткой контроля, как когда-то с матерью, и выражает ее большой страх перемен.

Я чувствовал размах ее страха, вынуждавший ее контролировать аналитика повторяемым, монотонным, гипнотизирующим ритуалом. Когда я ее спросил, что вызывает в ней такой страх, наступила перемена: пациентка начала говорить, ей начали приходить на ум причины этого молчания – она боялась вызвать во мне раздражение рассказом о своем пьянстве и лесбиянских отношениях и тем самым потерять меня, что для нее означало наивысшую опасность. Она сказала, что ожидание начала сеанса дается ей с большим трудом, поскольку напоминает об ожидании матери. С одной стороны, ей хочется напиться и бросить психоанализ ввиду гомосексуальных отношений, с другой стороны, она боится этого и стремится к тому, чтобы быть со мной, быть со мной единым целым, как тогда со своей подругой и как раньше с матерью, с которой хотела бы быть воедино, чтобы молчать, мечтать, «мочь делать все». Здесь я спросил ее, действительно ли мать все это делала для нее. Я разъяснил ей, что она вела себя по отношению к подруге именно так, как хотела, чтобы мать вела себя по отношению к ней. Сильнейшая связь с подругой была, однако, страхом потерять ее. Она делала все, чтобы удержать ее.

Постепенно нам вместе удалось проработать причины этого страха, долгого молчания и ритуального поведения во время сеансов. Кэти вспоминала свой большой страх перед темнотой; дома в погребе не было света, но мать часто посылала ее туда за чем-нибудь и не имела сочувствия к ее страху. Она говорила только: «Не прикидывайся».

В Здесь и Сейчас анализа стало ясно, что пациентка могла ощущать себя лишь в связи с другим лицом – своим заместительным Я: она могла быть единым целым с аналитиком, она хотела бы пить у него молоко как ребенок, хотела бы соединиться с ним, чтобы чувствовать себя, молчать, мечтать, делать все что угодно. Она тоскует по аналитику, ей страшно, что что-нибудь случится, когда она уйдет с сеанса, ей страшно, что он прогонит ее.

Она говорила о своей потребности только брать не задумываясь; ожидание этого взятия в анализе для нее мучительно, как муки голода. Ей так же трудно уйти после сеанса. Оральная проблема пациентки проявилась не только в злоупотреблении алкоголем, но и в булемических эпизодах, а также в молчании на анализе. Кэти говорила, что может чувствовать себя лишь во время еды. Она вынуждена так много есть, поскольку лишь во время еды чувствует себя не напряженно, хорошо. Она ждет со страхом окончания еды, так же как окончания сеансов. Здесь в терапии это одно и то же. После еды, после сеансов и здесь, в ходе анализа, у нее чувство большой пустоты.