Динамическая сущность характерологии В. О. Пелевина

«Сначала герои произведения – вполне определённые люди, которых мы понимаем, которым мы сопереживаем, логика которых нам ясна. Потом создается хрупкий эстетический образ, основа которого – красота и гармония. Здесь появляется любовь, материнство, счастье. При этом для создания образа используются в основном привычные читателю средства. Фразы красивы и одновременно стандартны. И тут вдруг, на пике этой красоты проходит неожиданное и совершенно стремительное разрушение этого эстетического образа, повергающее читателя в шок. На наших глазах герой превращается из человека… в мерзейшее насекомое, вызывающее лишь отвращение» [115].

А. Кащеев считает, что человеческий мир у Пелевина поделён на некие «сферы влияния» разума и вечности, а центром мироздания для автора является все же человек, а не некая высшая сила. Но есть и другой мир, мир высший, являющийся источником мира низшего, то есть людского. Критик отмечает наличие мистических персонажей: «сирруфы, языческие боги, оборотни и прочие». Сравнивая их типы в различных произведениях, критик приходит к определённому выводу. Мистика в «Проблеме верволка в средней полосе» скорее не средство показать какой-то «чужой» мир, а просто ещё одна сторона мира своего. А само произведение – это уже настоящая, ярко выраженная пародия на человека и его представления о нечеловеческом мире:

«В общем, взаимодействие мира реального с миром нереальным у Пелевина совершенно иное, нежели у кого-либо другого. У него всё, что лежит за гранью сознания, не является изначальным. То есть всё, не относящееся собственно к человеку – лишь плод сознания этого человека, разгоряченного водкой или наркотиками. В результате мы приходим к выводу, что другого мира-то и нет. И мир божественный – тоже какая-то периферия мира внутреннего» [115].

Интересно следующее описание идеала писателя: это человек послереволюционной эпохи – «японец, прошедший полную смену внутренней системы идеалов, состоящий из пустоты, с которой он постоянно конфликтует. Перевёрнутость его сознания вполне оправдана – революция, гражданская война, разруха» [115].

В целом наблюдения большинства критиков о персонажах В. О. Пелевина носят поверхностный, неконцептуальный характер. Появление же таковых в их статьях зачастую носит случайный характер, критики часто дублируют друг друга, не внося ничего нового, слишком увлекаются банальным пересказом сюжета, называют уже известные типы героев: учитель, ученик. Можно выделить направления, по которым текла мысль исследователей при анализе персонажей произведений, относительно характерологии В. О. Пелевина. В одних случаях описывается какое-либо одно качество персонажа. Это либо черта характера, либо его социальная (видовая) принадлежность, образующая целый (повторяющийся) тип. Другие исследователи анализируют тот или иной художественный приём, создающий героя, его тип. Третьи обращаются к концептуальному (философскому) описанию функционирования героев, раскрывающему идею произведения.

Часть критиков останавливается на характеристике какого-либо одного качества, одной стороне персонажа, выделяя его (качество) без описания роли (функционирования) этого персонажа относительно этого признака в общей системе образов, философского содержания произведения. Прежде всего, отметим выделение критиками многообразия типов героев. Об этом говорят и С. Кузнецов, и В. Васютина, и Л. Рубинштейн и М. Визель, и А. Обыденкин. И. Роднянская, например, видит в Вавилене Татарском из «Generation ‘П’» пикаро, героя плутовского романа. П. Короленко улавливает общие моменты у пелевинского героя и у Печорина М. Ю. Лермонтова, указывает на схожесть организации произведений: «концентрическая» композиция книги с перепутанной хронологией. Н. Шилова увидела в главном герое Пелевина – «визионёра», а в романе «Чапаев и Пустота» соответственно такой жанр народного духовного чтения, как «видения».