Динозавры тоже думали, что у них есть время. Почему люди в XXI веке стали одержимы идеей апокалипсиса

В последний день конвенции я вызвал такси, чтобы вернуться в город из Пасадены. Разговорился с водителем, мужчиной лет пятидесяти по имени Александр, который рассказал мне о своем детстве на Филиппинах. Его родители умерли, когда он был совсем маленьким, и его взял к себе старший брат, у которого было много детей, а потому не было времени и никакого желания заботиться еще и о нем. Так что, по сути, он рос на улицах Манилы. В какой-то момент он довольно серьезно подсел на азартные игры, и эта зависимость только усилилась, когда в возрасте двадцати лет он переехал в Калифорнию. Но теперь все изменилось, рассказывал он. Он уже много лет не держал в руках колоду карт, не слышал стука костей друг о друга в сжатом кулаке. Его «предпринимательский подход» к пересказу собственной истории подсказал мне, что я разговариваю с новообращенным христианином, и, действительно, как только мы выехали на автостраду, он поведал о своих отношениях с Искупителем.

Между делом он заговорил о конце света, о предмете, который не только привлекал меня, но и привлекался ко мне сам. По его мнению, нынешние катастрофы намного страшнее, чем были когда-либо прежде, и происходят намного быстрее. Мир стал таким плохим. Бог велел нам любить друг друга, а мы такие жадные. Бог сказал: я дал вам достаточно еды, чтобы жить хорошо, но в мире по-прежнему так много страданий. Так много людей «ведут себя жадно», по его словам, везде жадность. Он сказал мне, что не сомневается, что мы оба доживем до конца света. Ноев потоп придет снова, в наше время. Хотя я и не был христианином, я не мог устоять перед соблазном поддержать этот разговор о потопах и искуплении, личном Боге, движимом любовью и мщением. Он не пытался во что бы то ни стало обратить меня. Мне казалось, что мы, двое парней, просто разговариваем.

Где-то в районе Глендейла мы остановились на светофоре. Я выглянул в окно и увидел у бензоколонки старика с длинными волосами и бородой, пышной и слегка пожелтевшей. Он был в наушниках и ритмично бегал на месте. Закрытые глаза и самозабвенная поразительная ухмылка. В руках – белый деревянный крест, не совсем по размеру, прыгавший вверх-вниз в такт бегу. Это было стоящее зрелище, хотя никто не обращал на деда ни малейшего внимания.

Я вспомнил парнишку в наушниках, которого видел у реки в Южной Дакоте. Он тоже тогда был в каком-то трансе восторженного общения, куда не было доступа случайному свидетелю. Со стороны это все выглядело как безумие. Мне представилось, что эти двое как-то связаны между собой. Возможно, они члены тайного шаманского ордена или огромного коллектива одиноких экстатических танцоров, перенаправляющих суицидальные энергии нашей цивилизации и яды истории в землю.

Я вспомнил, что недавно читал о культовом ритуале, известном как Танец призраков. Он был широко распространен среди некоторых индейских племен в конце девятнадцатого века. Практики многочасового кругового танца верили, что таким образом они ускоряют конец света, что танец заставит землю разверзнуться и она поглотит колонизаторов и все их творения. При этом коренное население вознесется на небеса, чтобы благополучно вернуться на свои земли, когда времена разрушения закончатся.

Танец не принес желаемого результата. В любом случае, по мнению индейцев, апокалипсис был историческим фактом.

6 Под шкурой

В четыре года мой сын увлекся доктором Сьюзом[73]. Под этим я подразумеваю не только то, что ему нравилось, когда мы с матерью читали ему книги этого автора, – хотя и это, разумеется, тоже. Часто приступы хихиканья перед сном возникали от морально сомнительных шуток из «Кота в шляпе» (The Cat in the Hat), нелепых аллитераций «Лисы в носках» (Fox in Socks). Под увлечением я также имею в виду и то, что эти книги настолько захватили его, что он стал думать о докторе Сьюзе, глубоко взаимодействуя с миром. Его открытие было посвящением в концепцию художника: сын признавал тот факт, что книга или песня появляются на свет иначе, чем мини-фигурка Лего или шоколадная плитка, что это – творение конкретного человека со своим особенным опытом и манерой его выражения.

Мы все сошлись на том, что доктор Сьюз – гений. Далее мы единодушно сочли, что magnum opus[74] Сьюза – это «Лоракс».

Эта книга вызывала больше всего вопросов и разговоров, ее язык и идеи были неотъемлемой частью нашего повседневного взаимодействия друг с другом. Если она не откровенное произведение постапокалиптической научно-популярной литературы, то так же близка к ней, как любая иллюстрированная книга для дошкольников к жизненной модели.

Действие разворачивается на голом выжженном ландшафте, где ничего не растет, кроме тонкого черного сорняка, «травы-журчалки». В этом мертвом месте, где не слышно пения птиц, за исключением случайного карканья вороны, и где «ветер пахнет медленно и кисло, когда дует», мы встречаем таинственного и зловещего персонажа по имени Находкинс. Он живет в невероятно шаткой башне с заколоченными окнами.