Диоклетиан. Реставратор Римской империи

Здесь их гармония и условно представленные добродетели искусно перемешаны с полагающимся признанием их личных военных подвигов; прочие источники следуют той же схеме. Разительный контраст представляет официальная позиция власти два поколения спустя: цезарь Юлиан, единолично одержавший несколько крупных побед, оказался в столь подчиненном положении, что был вынужден стерпеть, когда вся слава досталась августу, правившему в Константинополе и не имевшему к этим сражениям никакого отношения. И если это так сильно задело столь философски относящегося к жизни человека как Юлиан, что мог почувствовать более приземленный военачальник? Диоклетиан не давал повода для подобных обид. При нем с 293 года все члены тетрархии делили между собой славу всех побед: каждый из тетрархов представлял собой воплощение нерушимого государства, единого перед лицом любого врага. Но самому победителю также доставались все положенные празднования, статуи и хвалебные речи. За исключением требований поддержания единства, ни у кого не должно было быть сомнений в авторстве всех военных заслуг.

Согласно Виктору, Констанций правил всеми территориями за Галльскими Альпами; Максимиан — Африкой и Италией; Галерий — Грецией и всеми дунайскими провинциями; Диоклетиану же достались Азия, Египет и Восток. Другие авторы оспаривают это деление. Хотя все четверо, когда не бывали в разъездах, жили в своих резиденциях, находившихся в соответствующем регионе (Трир, Медиолан, Фессалоники, Никомедия), набирали там войска и тщательнее следили именно за этими участками границы, у нас есть основания усомниться в существовании прочного географического деления власти тетрархов, которое возникло позднее, в IV веке. Диоклетиан не только воевал вместе с Галерием у себя на Востоке, но и пришел к нему на помощь на Дунае. Тетрархи набирали полевые армии из воинских частей по всей империи, обмениваясь ими друг с другом. Сам Диоклетиан несколько раз побывал в провинциях на Дунае, выпустив в это время несколько эдиктов, и отпраздновал десятилетие своего правления, деценналии, в Паннонии. (Много времени Диоклетиан проводил в Сирмии, который стал пятой столицей империи.) Он также вел прямую переписку с высшими чиновниками за пределами своих владений на востоке. Эдикты, подписанные именами всей четверки, касались всех провинций империи, но на практике всегда исходили от Диоклетиана. Наконец, панегирики, официальное зеркало власти, немало говорят о единстве, но едва допускают даже намек на территориальное деление юрисдикции тетрархов. Если отказаться от этого допущения, множество загадочных фактов, касающихся правления четверки, встает на свои места.[117]

Само присутствие в какой-либо части империи одного из братьев-императоров — находился ли он на месте или путешествовал — автоматически означало, что этот регион становился деловым центром провинции; и это неудивительно, если учесть многолетнюю разруху в делах всех провинций. Рим был там, где был император. Для великого множества рядовых граждан империи человек в пурпурной тоге, который находился во плоти в их части страны, и был императором. Как и во всех доиндустриальных обществах, могущество и власть равнялись физическому присутствию (или отсутствию) их источника. Людям было неважно, представляет он половину или четверть императорской власти и относится его власть к этой местности или к некой отдаленной земле. Император издавал указы, разбирал их дела в суде, выслушивали их петиции и жалобы, его солдаты защищали их, а чиновники взимали налоги. Ничто из этого не подразумевало, что император должен был единолично управлять страной — до тех пор, пока он располагал достаточной властью для управления делами, непосредственно затрагивавшими их жизнь, и пока они имели доступ к персоне императора. Если спустя несколько лет по тем же местам проезжал другой император, его принимали с той же готовностью — главное, чтобы он тоже выслушал петиции, уберег людей от войны и не брал более тяжелых налогов. А если при этом он не третировал предыдущего императора, и объявлял его своим братом, тем лучше для всех.