Дипломная работа

Офицерам европейских армий нужно доказывать, что они достойны служить в Армии Победителей. А ещё — перемолоть уставы европейских, американских и русской армии в единое целое, годное к применению здесь и сейчас…

… и непременно — с учётом боевого опыта Африканской Кампании!

Аналогично — управленцам и политикам. Грызня!

Бляйшман не участвует в политических баталиях, выступая в роли Судии и Арбитра. Правильно или нет, рассудит Время, а пока — так.

— О… — приглядевшись и увидев знакомую физиономию, мелькнувшую в дальнем конце коридора, грек гаркнул, надсаживая горло:

— Яков! Яков, маму твою Сарру! Лебензон!

— А? Коста? — неуверенно прищурился тот в полумрак, где стоял одессит, — Шолом, шолом… — ты-то што здесь делаешь?

— Дела… — неопределённо ответил грек, пожимая руку, — ты начальника своего видал сегодня?

— Хаима-то? Канешно, — долговязый контрабандист перехватил поудобней изрядно вытертую пухлую папку, — проводить?

— Будь добр, — кивнул Коста, выкидывая окурок в окно, — а то боюсь заблудиться.

— Я ж как умный, — хмыкнул грек, подстраивая шаг под проводника, здоровающегося на ходу со встречными, — когда мине в командировку направили, взял карту страны, города и Кнессета, и шо ж ты думаишь? Не понадобились! Вы их шо, на запутывание врагов выпускаете?

— А, это… — отмахнулся небрежно Лебензон, — шалом, Моше! Хотели как лучше, а получилось как всегда[i]! Замах был на рупь, а шо вышло, ты и сам можешь поглядеть.

— И всё-таки? — не отставал грек.

— Ну… — независимо дёрнул плечом Яков, — это времянки. Фима уже сказал своё веское да плану градоустройства, и все эти халабуды будет потом сноситься.

— Сразу не проще?

— Получается, шо и нет, — усмехнулся Лебензон, — сам-то как?

— Соня девочку родила, — зажмурился Коста счастливо, — красивая… в мать!

— Ишь ты, поздравляю! — искренне порадовался старый приятель, который во времена Одессы бывал иногда и неприятелем. А потом случилась война и другое государство, и давешнее неприятельство вспоминается сейчас с умилением и словами "А помнишь?!" Жизнь…

— Вот, — остановился Яков у приземистого длинного барака из самана, вписавшегося в здешнее безобразие с органичностью навозной лепёхи, сброшенной вилами с тачки на преющую на задах огорода кучу такого же добра, — военное ведомство Иудеи.

— Погодь… — остановил он жестом Косту, — секретность и всё такое.

— Хаим! Хаим! — заорал истошно Лебензон, вспугивая каких-то птах, устроившихся на соседней крыше, — До тибе пришли! Коста!

— А! Сейчас… минутку! Документы уберу!

— … не то штоб прям секретность, калимэра… — минуту спустя объяснялся Хаим, выпроводив Лебензона с каким-то поручением.

— Шалом, — отозвался Коста, пожимая мозолистую потную руку.

— … просто делаю изначальный орднунг, — закончил иудей, снимая сохнущую на спинке стула стираную рубаху и перекладывая её в сторонку, — Ну, садись! Я таки понимаю, Фольксраад Кантонов внял мольбам бедного мине и направил тибе на сверку и координацию?

— Будим вас координировать и сверять, — по-своему перевернул грек, поудобней устроившись на скрипнувшем стуле и обведя взглядом кабинет, — малой-то твой где?

[i] Черномырдин.

— Моше? На тренировке батальона, — важно отозвался хозяин кабинета, покосившись на грубо сколоченные полки с личными делами.

— Батальона, — усмехнулся Коста, — сколько там в морской пехоте Иудеи? Сотня хоть есть, а? У меня под началом полторы тысячи, и почти все — ветераны! А у тибе?

— Дело не в том, сколько нас, — жабой надулся Хаим, вильнув взглядом, — а в перспективах!

— Ша! — Коста хлопнул ладонью по столу, — Хаим, мы с тобой сколько годиков уже знакомы, так што давай не будем делать друг другу нервы! Лично тибе я уважаю уже давно, и ещё больше зауважал после войны! Но сколько таких, как ты, в ваших жидких рядах?

— Морская пехота Иудеи… — торжественно начал Хаим, кривясь как от зубной боли и пытаясь раздуться много больше, чем позволяет аскетичная обстановка небольшого кабинета, где нет даже телефона.

— И снова ша! Хаим, друг мой! Я не претендую на формальное главенство в нашем Союзе, ты мине понимаешь? Формально ты и мы равны, и так всё и останется, по крайней мере — до очередной войны. А пока давай не делить песочницу, потому как мы играемся в разных!

— Ой-вей… — встряхнув головой, Хаим с силой потёр лицо и осунулся на стуле.

— Всё так плохо? — поинтересовался грек после короткого молчания.

— Нас меньше тридцати тысяч, Коста, — мрачно отозвался старый друг, — всего! На всю Иудею, понимаешь?

— А писали вроде…

— Да! Писали! — прервал его иудей, — На заборе вон тоже… написано. Решили так вот, духоподъёмно. Преувеличиваем численность и успехи, преуменьшаем неприятности.

— Не всплывёт?

— По головам считают, в порту, — мрачно отозвался Хаим, доставая из стола бутылку и два стакана, — будешь? Твоё здоровье…

— Твоё здоровье… — эхом отозвался грек, выпивая крепчайший горлодёр, как воду, — это шо же выходит — в Дурбане живёт человек или в Претории, но если он обрезанный, то вы числите его своим?

— Здесь я тибе не помогу, — подытожил Коста после короткой паузы.

— Здесь — нет, — кивнул Хаим, — а вот…