Директива Джэнсона

– Как я тебе когда-то говорил, на самом деле мы знаем больше, чем знаем. Ты забыл, что ты делал во Вьетнаме? Тебе удалось чудодейственным образом подавить воспоминания?

– Ты меня не обманешь своими дурацкими парадоксами, – прорычал Джэнсон.

– Я читал рапорт, который ты составил обо мне, – небрежным тоном продолжал Демарест. – Почему-то ты забыл упомянуть о своих «подвигах».

– Так, значит, это ты старательно поливал меня грязью – распространял обо мне все эти вымыслы.

Демарест невозмутимо выдержал его взгляд.

– Твои жертвы никуда не делись. Кое-кто из них так и не оправился от увечий, но они живы. Хочешь, пошли кого-нибудь встретиться с ними. Тебя помнят. Вспоминают с ужасом.

– Это ложь! Гнусная, подлая ложь!

– Ты так уверен? – вопрос Демареста был подобен электрическому разряду. – Нет, ты не уверен. Совсем не уверен. – Пауза. – Такое ощущение, будто какая-то частица тебя осталась в прошлом, потому что тебя постоянно терзают воспоминания, не так ли? Одни и те же воспоминания, возвращающиеся снова и снова, да?

Джэнсон кивнул, помимо своей воли.

– Прошло несколько десятилетий, но ты до сих пор не можешь спокойно спать ночью. Но что же придает твоим воспоминаниям такую цепкость?

– А тебе какое дело?

– Быть может, сознание собственной вины? Копни поглубже, Пол, – копни поглубже в своей душе и извлеки на свет божий то, что найдешь там.

– Заткнись, ублюдок!

– О чем предпочитают умалчивать твои воспоминания, Пол?

– Прекрати! – крикнул Джэнсон, но в его голосе прозвучала дрожь. – Я не желаю больше слушать тебя.

Демарест повторил, уже тише:

– О чем предпочитают умалчивать твои воспоминания?

Воспоминания вернулись не плавно меняющейся картиной, а застывшими образами, сменяющими друг друга. Призрачные видения накладывались на то, что было у него перед глазами.

Пройденная миля. Еще одна. Затем еще. Он прокладывал себе ножом дорогу сквозь джунгли, старательно избегая деревень и селений, где сочувствующие Вьетконгу свели бы на нет все его усилия.

И, продираясь однажды утром через особенно густое сплетение лиан и деревьев, он вышел на огромное овальное пожарище.

О том, что здесь произошло, он догадался по запаху – и не столько по смешанным ароматам рыбного соуса, костра, плодородных испражнений людей, буйволов и домашней птицы, сколько по чему-то более сильному, в чем терялись даже эти запахи: по цепкому нефтехимическому зловонию напалма.

Воздух был буквально пропитан им. Повсюду были пепел, сажа и бесформенные остатки стремительно прогоревшего химического костра. Джэнсон побрел напрямую через выжженное место, и его ноги мгновенно почернели от копоти. Казалось, сам Господь Бог поднес к этому месту гигантское увеличительное стекло и выжег его, собрав в пучок солнечные лучи. А когда Джэнсон привык к испарениям напалма, в нос ему ударил другой запах – запах горелой человеческой плоти. Когда трупы остынут, у птиц, грызунов и насекомых будет много еды. Но пока что они еще были горячими.

По обугленным останкам Джэнсон понял, что совсем недавно здесь, на поляне, стояли двенадцать крытых тростником хижин. А рядом с деревушкой, по какому-то волшебству не тронутая огнем, осталась стоять хижина-кухня, крытая листьями кокосовых пальм, где была еда, приготовленная не более тридцати минут назад. Кучка риса. Вареные креветки с лапшой. Бананы, нарезанные дольками и пожаренные, в остром соусе. Миска очищенных плодов нефелиума и дурьяна. Не простая трапеза. И вскоре Джэнсон понял, в чем дело.

Свадебное пиршество.

В нескольких ярдах от кухни лежали обугленные тела новобрачных и их родственников. Однако по какой-то прихоти судьбы праздничный стол остался нетронутым. Отставив «калашников», Джэнсон жадно набросился на еду, запихивая в рот рис и креветок и запивая это теплой водой из котла, так и не дождавшегося новой порции риса. Он ел до тех пор, пока ему не стало плохо, а затем ел снова. Наконец он тяжело опустился на землю, решив немного передохнуть. Как это странно – от него остались кожа да кости, однако он кажется себе таким тяжелым!

Когда к нему частично вернулись силы, он снова пошел через пустынные джунгли, вперед и вперед. Шаг за шагом, одну ногу перед другой.

Только это и могло его спасти: движение без размышлений, действие без рассуждений.

И когда его посетила следующая осознанная мысль, ее тоже принес ветер. Море!

Он почувствовал запах моря!

За следующим горным хребтом берег моря. И, значит, свобода. Ибо корветы американского флота постоянно патрулировали этот участок побережья: Джэнсону это было хорошо известно. Кроме того, на берегу, где-то совсем недалеко от того места, где он находился, есть небольшая военно-морская база: это ему также было хорошо известно. Добравшись до берега, он обретет свободу, попадет в радушные объятия братьев-моряков, и его увезут отсюда, увезут домой, туда, где он сможет залечить раны.

Свобода!

«Я так и думал, Фан Нгуен, я так и думал».