Я пригляделась к ней: она не шутила, совсем. Девушка-врач действительно считала, что просветлённая миссия полезна для человека!
– Вас сюда за что сослали?
– Меня не ссылали, отца давным-давно сюда отправили за брошенную бутылку, он, когда вернулся обратно, недолго пробыл за стеной. Всё говорил, что свободы ему не хватает, и потом уехал уже добровольно сюда, приезжал всё реже.
– А мама?
– Мама пробовала поехать за ним, но не могла тут и недели – запах и прочее, и без нас с сестрой ей было плохо. Папа, он из радикальных, с ним непросто.
– Это что значит?
– А поучитесь и поймёте. Там, на горе, радикальные живут как в древние века: нечистоты выплёскивают в канавы, расположенные вдоль улиц.
– Зачем?
– Им так нравится, они считают, что это свобода, это естественно и помогает человеку проявляться в его истинной природе. Они таким образом показывают, что люди превращаются в чистоплюев, которые погибнут при первой неприятности, когда природа возьмёт своё и больше не будет стерильных условий. А ещё они считают, что нечистоты – очень сильная жижа, и её наличие рядом придаёт человеку могущества.
– Бред какой. Может быть, они ещё и не моются?
– Нет, радикальные моются. Не моется БОМЖ-группа, но они изолированы ещё выше, почти на самой горе.
– Ничего себе. В резервации есть ещё одна резервация? – усмехнулась я.
– Они опасны, несут на себе много инфекции, насекомых. Это уже самое крайнее проявление отрицания цивилизации.
– Зачем, зачем, зачем?
– Я думаю, это психическое расстройство, но считается, что они имеют право быть собой. Здесь это право реализовано в полной мере. Мы их не трогаем, следим только, чтобы они не рожали детей, хотя я бы их отмыла и лечила, но это только моё личное мнение. Действуем мы здесь все в рамках правил, чтобы себе не думали.
– Я слышала, что такие люди появились лет сто назад. Совсем не понимаю, как можно добровольно на такое идти?
– Я сюда приехала совершенно добровольно, – тихо и немного обиженно ответила девушка-врач. – Вообще-то, укол был с успокоительным, вы не должны уже так остро реагировать.
– Ага, на то, что люди живут в грязи и не моются, я буду остро реагировать, даже если вы мне вколете всю обойму ампул! Наверное, добровольцам за нахождение здесь платят кучу денег!
– Нет, нет и ещё раз нет. Ставки тут даже меньше, чем за стеной. Но в этой директории идут уникальные разработки и есть такие болезни, которых нигде в другом мире не найдёшь.
– Эммм… А можно про это поподробнее?
– Например, здесь сохранился акародерматит, слышали о таком?
– Нет.
– Ну, чесотка, клещи такие крохотные, которые под кожей живут и ходы там строят.
– Под кожей у человека? – удивилась я.
– Да, конечно, и я могу лечить их. – И, увидев, что я не разделяю её восторгов в отношении чесотки, добавила: – Или уникальные эксперименты с крысами, тоже безумно интересные.
– Хорошо, что успокоительное уже крепко взяло меня в свои объятия. Крысы, чесотка, вонь, тошнота – прекрасное начало, не так ли?!
– Простите, – смутилась она, – я пойду, а вы маску надевайте первое время, пока к запаху не привыкнете, она дезодорирующая.
– И очищающая? – Комната перед моими глазами поплыла, краски стали теплее, стулья превращались в пуфы, а карандашница на столе – в вазу с цветами.
– Можно и так сказать, наверное. От запахов же очищает, – продолжила она уже в дверях. – Обед вы пропустили уже, на ужин приходите в столовую, она у вас на этаже. Если сможете, конечно.
– Вряд ли, – всё, что мне удалось выдавить из себя в ответ, или мне это только приснилось.
Глава 4
У меня бывает так, что просыпаюсь и, ещё не открыв глаза, понимаю, что в жизни моей происходит что-то отвратительное. Так было, когда бабушка умерла, после выпускного в школе, когда детство закончилось, после суда. Вот и сейчас я проснулась с ощущением чего-то пакостного, происходящего в моей жизни. Натянувшаяся внутри струна болела и мешала дышать. Маска раздражала, кожа устала от её прикосновений, саднила. Резко сдёрнула маску. Меня обдало смесью гнили и плесени. Я поскорее натянула защиту назад, с трудом поборов рвотный порыв. Как же выживать в этой вони? За окном темно. Привычно попробовала нащупать телефон, посмотреть время – не нашла. Сказала «Свет», но свет не зажёгся. Повторила более отчётливо – не зажёгся. Пришлось щупать холодную стену в поисках выключателя, хоть какого-нибудь. Не нашла. Босыми ногами пошлёпала по холодному полу к окну, расшторила, стало немного светлей. Хоть на улице совсем не горели фонари, контуры двери разглядела. Рядом с ней нащупать выключатель было несложно. Яркий свет резанул глаза. Оказалось, что рядом с кроватью выключателя не было вовсе. Ночник был воткнут в розетку и, видимо, просто не работал.