Дискотека. Книга 2 [СИ]

Жорик наконец ушел в комнату, тренькал там струнами, иногда выпевая несколько слов. А Ленка стремительно вымыла голову, поплескала на себя остатками теплой воды и убежала в комнату одеваться, по пути снова набрав номер и выслушав унылые длинные гудки. Она уже начала волноваться, что там с Рыбкой, и сердилась, боясь, а вдруг и правда, случилось, и тогда как быть с Валиком?

В коридоре перед зеркалом попудрила нос, быстро подкрасила ресницы, покидала в полотняную сумку с черепом всякие нужные мелочи. И протягивая руку в телефону, вздрогнула — он зазвонил.

— Але? Рыбочка? Ну слава Богу! А я тут дергаюсь уже. У тебя все норм? Ганя там тебя не обидел? А проводил?

— Нормально, — отрывисто сказал Олин голос, — ты зайдешь? Сейчас вот.

— Ой, я не могу. Мне срочно бежать. Давай утром, а? Завтра. Нет, лучше после обеда.

— Как хочешь, — голос отдалился и потускнел.

— И вот еще, — Ленка заторопилась, увидев время на настенных часах. Пряча трубку в руке, сказала, поднося губы к самой чашечке:

— Рыбочка, а твои сегодня не на огороде?

— Нет. У сеструхи. В деревне.

— И вечером тоже? Оль, а можно я, ну там, в халабудке?

После паузы далекий олин голос ответил:

— Та иди. Ключ знаешь где. Слушай, Лен…

— Ой, вот спасибо тебе! Я побежала, Оль, я завтра тебе. Пока!

Ленка сунула трубку на телефон. Повесила на плечо сумку, поправила лямочки сарафана. Подойдя к комнате сестры, сказала громко:

— Гера, скажи маме, я может, сегодня останусь, у девочки там. У Инны. Постараюсь вечером позвонить, но пусть не волнуется, если что.

— Ах любовь, ах любовь, — насмешливо отозвался голос Жорика и гитарный перебор, — золотая лестница, золотая лестница без пе-рил!

Ветер был белым и совершенно горячим, носил по жаркому воздуху тонкую пыль и порошил ею темное, черное — делал таким же светлым, как он сам.

Ленка и Панч до раннего вечера валялись на пляже, перебираясь с места на место, народу было полно, все вокруг было шумным, кусочно-лоскутным, и хотелось прибраться, расставляя людей по полкам, как сувенирные статуэтки.

А потом Ленка, посмотрев на часы и посмеявшись умоляющему выражению на лице Валика, скомандовала, пальцами расправляя спутанные ветром и морской водой волосы:

— Ну вот, можно ехать. Когда светло, с соседних огородов все видно.

Они шли мимо ставка с тихим зеркалом темной воды, оберегаемой высокими тростниками, мимо квадратов земли с грядками зелени и помидорными кустами. Около жиденького проволочного забора Ленка внимательно осмотрелась, а вокруг над ними, пикируя вниз, метались стрижи, и отперев ржавую калитку из кроватной спинки, независимо направилась к шиферной халабудке по виляющей дорожке, вымощенной битой тротуарной плиткой. Панч переминался за кустом шиповника, усыпанным крупными белыми цветами — делал вид, что стоит совсем отдельно, просто так. И в доказательство внимательно смотрел в другую сторону, будто кого-то ждал.

В ямке под стеной Ленка нащупала ключ на кольце, отомкнула висячий замок и нырнула внутрь, в душный полумрак, где земляной пол, шаткий стол, покрытый клеенкой, и вдоль стенки — узкая кушетка, застеленная старым покрывалом. Поставив на пол сумку, села на кушетку, сложив на коленях руки. Сердце стучало и во рту пересохло. Будто вообще все в первый раз, удивилась она, радуясь своему волнению и одновременно боясь, а вдруг кто увидит, как Панч идет через огород к приоткрытой двери. Увидит и закричит грозно, что у Рыбаченок на участке лазят всякие посторонние.

Дверь скрипнула и в домике стало совсем темно. Ленка сглотнула пересохшим горлом. В сумке бутылка лимонада, мельком вспомнила, напряженно глядя и слушая темноту. Но тут же забыла про лимонад. Валик совсем незаметно сел рядом, и Ленка вздрогнула от неожиданности — теплые руки осторожно снимали с ее горящих плеч лямочки сарафана.

— Лен, — сказал он, у самого ее уха, — Лена. Малая. Можно?

— Да, — поспешно сказала она в темноту, поворачиваясь и поводя плечами, чтоб стряхнуть лямочки, — да, Валька, мой любимый, мой прекрасный, да-да-да. Я тебя люблю, Валик Панч.

— Я люблю тебя.

Теперь, когда знала, что у него она первая, то ей казалось, это заметно, по его осторожным, не всегда верным движениям, по тому, как останавливается, будто спрашивая руками, можно ли так, или вот так, а после вдруг делает что-то немножко резко, в такт своему участившемуся дыханию. И она, повертываясь, откидываясь и сдвигаясь, помогала ему, направляла руки, не думая о том, что ее опыт может расстроить и вдруг нужно притвориться, что не умеет, не знает как. Но притворяться с ним она ни разу не пробовала, и как с теми мыслями о правде, которую надо будет сказать ему, Ленка внезапно была уверена, что этого никак нельзя. С ним нельзя, невозможно, и опасно. Потому что тогда исчезнет это ощущение правильности того, что происходит, а ее держало только оно. Да еще горячая любовь к Панчу. Такая со всех сторон неправильная…

— Тише, — шепнула испуганно, ища рукой его невидимое лицо, — тише… да, да!