Смирно сидя, уложив подбородок на колено, Ленка попыталась представить себе тонкую красивую Павлу, наверное, она была как шемаханская царица, со своими узкими глазами на смуглом лице. И наверное, Николай думал, за что мне счастье такое, такая вот краса. Теперь красота ушла. А счастье осталось с ними. Так написал Миша Финка, про них, а не про оленей и про то, едят ли сырое мясо, отхватывая его от куска острейшим ножом. Ленка вздохнула, кладя снимки на тетрадь. Это было интересно и неинтересно одновременно. Вернее, она никак не могла разобраться. Слету кидалась, все еще в надежде вычитать в записках что-то такое, приключенческое. Как в истрепанной ею толстой книге про Кению, где журналист описывал местные обычаи и одежды, такие странные. Но тут не было этого. И все равно было интересно. Иногда она сердилась на отсутствующего хозяина, за то, что напрочь отказывает своим героям в экзотике, и странности в них видит не местные, а такие, которые могут быть где угодно. Но переворачивала страницу и читала дальше. Медленно, не всегда разбирая почерк.
За спиной урчал холодильник, старый, с царапинами по белой краске. Ленка зевнула, убирая нож. Закрыла масленку, складывая в деревянную хлебницу нарезанные куски. Пора спать, ее смена начинается в семь утра, к восьми нужно помыть палаты в послеродовом отделении и уйти стирать клеенчатые пеленки, которые накопились после ночной смены двух родзалов. Клеенки были выпачканы кровью и какашками, в роддоме это никого не смущало, и Ленку перестало смущать тоже, после первой недели работы. Но она все равно тихо радовалась, что в самих родзалах своя санитарка, и не приходится убирать там столы и мыть заляпанный пол. А еще ей понравилось, что на санитарок, оказывается, никто в больницах не смотрит. Ни медсестры, ни врачи. Самые незначительные, в белых тугих халатах с завязками на спине, и в низко повязанных косынках, никто толком даже имен их не знал, и Ленка думала, да кто угодно на ее месте может быть, косынку на лоб, и подумают, да это та, вчерашняя… И покажут пальцем, где еще подмести, чего еще убрать. У медсестер были свои посиделки, чайник на сестринском дежурном пункте, врачи вообще — почти небожители. А санитарки бегали курить на улицу, за угол корпуса, где лежали забросанные хламом огромные тепловые трубы, и пили чай в закутке рядом с хлорной комнатой, там стояла табуретка, и лежал в тумбочке кипятильник. И то, если вольготно сядешь, обязательно набежит кто из врачей или стервозная старшая сестра, возмущаясь, что вокруг грязь, а тывидители…
Так вот, Ленку это вполне устраивало. Работы было полно, она была тяжелой, а общения ей хватало в палатах, где плакали, смеялись, молчали или спорили женщины. В другие дни — в «травме», где лежали ходячие больные, и Ленка помогала дядькам и парням на костылях дойти до туалета, смеясь их комплиментам и признаниям в любви.
А по вечерам — тетради с записями, множество фотографий, и — книги. Их было так много, что сначала Ленка даже не стала разглядывать, хотя обычно, приходя в новое место, где-то в гостях, сразу шла к книжному шкафу, в надежде, а вдруг увидит что замечательное, дефицитное, и выпросит почитать. Но в записях Миши упоминания о книгах были, как о людях, как о его собственных друзьях, часто без всяких пояснений, просто рассказывает он себе о человеке, о его жизни и его мире, и вдруг рядом, в одно слово, после тире или в скобках, или с восклицательным знаком: Бернс, Достоевский, Блейк…
На первой же фамилии Ленка встала с дивана и пошла вдоль стеллажей, припоминая — видела, глазом зацепила черные витые буквы на корешке. И после, читая, уже сама выискивала фамилии, откапывала нужную книгу, оказалось, они почти все были тут, на самодельных полках. Читала. Совсем по-новому и те вещи, которые скучно вдалбливали на школьных уроках. Иногда откладывала книгу, сердито жмурясь, закрывала усталые глаза, уставая и думать. Потому что вот он Достоевский, целая полка, толстенные романы, и где там найти истеричного алкаша прозвищем Алтайка, который так прижился у вокзального магазинчика, что местные сам магазин называют «у Алтайки».
Чтение занимало время, возвращаясь с работы, Ленка почти каждый вечер укладывалась на диван после ужина, устраивала гудящие ноги на плюшевой подушке и читала до полуночи, чтоб потом каменным сном заснуть до треска будильника.