Дискотека. Книга 2 [СИ]

— Совсем не за что, — великодушно разрешил голос, — Геннадио передавайте привет.

— Передам.

— До связи.

— До свидания, — растерянно попрощалась Ленка.

Положила трубку и нервно откусила от развернутой конфеты. Фигня какая вышла. Неясно, что человек и подумал, о том, с кем это он говорил.

Ей стало вдруг тоскливо, потому что звонок выдернул ее из покоя, давая понять, квартира все-таки чужая, это чужой дом, и в него звонят чужие ей люди, а она все же не совсем авантюристка, которая прекрасно себя чувствует, где угодно. Вот с Валиком было хорошо везде.

Вдруг очень резко и очень больно ей представилось, что он рядом, приехал, и ему она показывает фотографии, сидят на диване, Панч обнимает ее за талию своей длинной рукой, дышит в шею, щекоча волосы, и Ленка, сердясь, смеется, убирает прядки, путая свои светлые и его черные. Нынешнее одиночество — это очень хорошо, но быть с Панчем в тысячу раз правильнее и важнее.

— Гена, — сказала она, набрав номер, — ты там не спишь еще совсем? Устал, да? А хотели же погулять.

— Думал, сама позвонишь, тогда и пойдем, — у Гены и правда был сонный голос, и Ленка, слегка виноватясь, тут же уговорилась о времени.

И пошла одеваться, поглядывая на часы.

Немного пройдясь по набережной, они снова сидели на гальке, на постеленном старом коврике, смотрели на дрожащие змейки огней. Гена купался и сейчас, вытершись, натягивал брюки, фыркая и тряся головой. Расправил футболку, шлепнул на локте комара.

— Я с тобой прям в монахи записался. Странная штука жизнь. А могли бы, вроде бы. Шучу, конечно. Если бы сама захотела…

— Ген, ну ты женат, а все равно. Значит, все, кто захочет, всем ты, ну разрешаешь, да? Ладно, пусть не всем, а тем, кто посимпатичнее. Получается какая-то ерунда.

— Почему ерунда, — обиделся Гена, — нормальная жизнь-праздник, пока молоды, то-се.

— Что-то тебе этот праздник не сильно и праздник, — сердито сказала Ленка.

Гена лег навзничь, закидывая руки за голову, уставился в небо, полное мелких звезд.

— Не нуди, а то завтра заставлю полы мыть в коридоре.

— Да я и так помою. Работа такая.

— А ты почему молчишь, о своем брате? Думаешь, я забыл? Или ты сама о нем забыла?

— Не забыла, — ответила Ленка и замолчала.

Мимо ходили люди, смеясь и подворачивая на гальке ноги. Кто-то хмельной громко купался, плеща призрачные брызги и разбивая собой огненные змейки света. Ленка опустила голову. Было ужасно тоскливо, и понятно, что расскажи она, Гена все равно помочь ничем не сможет, он уже все ей сказал тогда, о незаконности. О безвыходности.

— Виделась с ним? Что молчишь? Дел ты накрутила, я знаю. И скажу тебе, хорошо, что не успела с пацаном переспать, совсем была бы фигня.

Подождал ответа и сел, ероша волосы и ладонью вытирая скулу.

— Та-ак. Переспала все же? Я правильно понял твое унылое молчанье? И что дальше?

— Откуда я знаю, что дальше, — с отчаянием сказала Ленка, — вот ты бы мне и сказал. Ты старше. Должен быть умнее. Наверное.

Гена усмехнулся, поворачиваясь к ней невидным в темноте лицом.

— Я уже тебе насоветовал, с умом. Да. Знаешь, говорят, утро вечера. Надо спать идти. А если что надумаю, скажу…Ну как же ты. Переспала. С братом. Пацаном совсем.

— Тебе привет передали, — поспешно прервала его Ленка, — звонил кто-то, я думала ты, а там мужик какой-то. Спросил Мишу Финке.

— Гм. Дальше.

— А что дальше. Я говорю, уехал. А он мне — привет Геннадию.

— Кому? Как назвал меня?

Ленка удивилась. Но вспоминая, кивнула, отряхивая руку от мелких камушков:

— Геннадио. Так сказал. Привет Геннадио.

— Ох, Мишка.

Гена встал. Ленка тоже поднялась, поднимая коврик и отдавая его Гене, а он, складывая, хмыкал, что-то обдумывая.

— Подожди. Чего это «ох, Мишка». Это он звонил, да? Это был Финке?

— Держи, я обуюсь.

Ленка держала сложенный коврик, а Гена прыгал, пихая ногу в сандаль. Потопал, отряхивая бока.

— Пошли. Ага, хозяин позвонил и на тебя, гостью, нарвался. Сделикатничал, не стал признаваться. Узнаю брата Мишу. Чего молчишь?

Ленка шла рядом, приводя мысли в порядок. Тот самый Миша Финке, который своими записками выдернул ее из одной жизни и показал другую. Не просто показал, а каким-то непонятным образом уже заставил ее измениться, и жить ее, эту другую жизнь.

— Он еще будет звонить? — они снова шли под цветущими ночными софорами, а те пахли растертой зеленью и слабо — свежим летучим медом.

— Не боись, вряд ли, — успокоил Гена, широко шагая и держа подмышкой свернутый коврик, — а вернется, я ему объясню. Если привет передал, то понял, что ты из-за меня там, у него. И понимает, что это важно и по-другому нельзя было.

— Ты и других там селил? Ну, анжелочек. Своих.

— Кого? А-а-а, — Гена засмеялся, — нет, дорогая блонди, не те у нас с Мишкой отношения, баб я к нему не вожу, хотя хата пустая. Для Мишки эта квартирка немножко как храм, я его уважаю, и для меня значит, тоже. И потом, водить туда мимо Женьки с Митяем, по лестнице, ну, не совсем же я урод. Ты — совсем другое дело. Я к тебе еще и поэтому не пристаю, в других местах некогда, а у Мишки — нельзя. Не позвонит. Не волнуйся.