Дискотека. Книга 2 [СИ]

Она шла, ровно ставя подошвы, покачивая бедрами и подняв подбородок, так что плечи сами уходили назад, расправляясь, и лопатки чувствовались при каждом шаге. А перед ней шла ее тень, такая красивая, будто это вовсе не она, не Ленка Малая, а кто-то с экрана над танцующей толпой дискотеки, кто-то космически длинноногий, с краешками шортиков на круглых бедрах и в короткой курточке до талии, и выше по плечам просвеченная светом фонаря копнища кудрявых волос.

Шаг еще шаг и еще один, и тень укорачивалась, сползая под ноги, бледнела, а на ее месте вырастала другая, тоже еще бледная, но с каждым шагом ярчала, наливаясь четкой темнотой. Показывала длинные ноги, бедра, все будто вырезанное из черной бумаги. И снова менялось.

Рядом так же шагала, превращаясь, тень Эдика. И Ленка усмехнулась, даже тень у него деревянная, вот же буратино какой.

Дорожка кончилась, тени размылись по широкой площадке. Шум дворов немного стих, а на его место пришел другой — машины и автобусы крутились на повороте, рычали у светофора и газовали снова.

— Ты в какой школе учишься? — равнодушно спросила Ленка у размытой тени.

Та дернулась, откачиваясь. И она с удивлением повернула лицо к идущему рядом парню. Он ее боится, что ли?

— Почему? В школе почему я? Ну…

Он увяз в словах и замолчал. Ленка кивнула. Перевела ему то, что не сказал толком:

— Почему я решила, что учишься? А не знаю, показалось так. Что не студент. А хотел выглядеть да? Типа институт то се.

— Я на курсы хожу, — мрачно обиделся Эдик, — поступать буду. В июне.

Ленка пожала плечами.

— Успехов.

Волной наплывал томный медовый запах и было от этого совсем паршиво. Апрель. Лучший керченский месяц. Когда лежала, держа на одеяле фотографию, прижимала ее ладонью, то как раз и мечтала, что завеются с Валькой в степь, совсем далеко, куда она все время хотела одна, но не сильно получалось. Там такие травы. И жаворонки. А еще полно цветов, они смешные, не сорвать, чтоб в вазу, типа всякие сорняки, но вся степь от них цветная, как радуга. Желтое, белое, синее, красное — любой цвет найдется. Они пройдут балочку с цветущим терном и вдруг выйдут на склон, с него видно, как трава уходит к самому песку. Это бухточка, там никого-никого, полукруг желтого песка, серые скалы по бокам. И вода — зеленая, как кошачий глаз. Никого. Только они. Потому что бухту эту Ленка придумала, специально для них, и в ней никогда никого не будет. Ленка засыпала, думая всякие мелочи, которые будут там, и это было, как будто она въехала в новый дом, светлый, большой, и ходит, придумывая, где какая мебель…

— Что?

Эдик раскашлялся в ответ, потом преодолел сам себя и хрипло повторил вопрос:

— Дискот. Дискотеччица, значит? Ну-ну…

Хотел видимо, язвительно спросить, но из-за кашля и хрипов получилось никак.

Ленка пожала плечами, наклонила голову, проходя под низкими ветками, полными цветов.

— А что?

Теперь Эдик пожал плечами. И фыркнул. Осторожно, видимо, боясь снова раскашляться.

— Слушай, — душевно сказала Ленка, беря его под согнутый локоть и отводя от кривого ствола, упадающего на тротуар, как спящий дракон в цветах.

— Ты чего ко мне прицепился, а? Про букварь стал молоть фигню. Ты же про меня ничего не знаешь, так? И сейчас, идем, смотри красота какая вокруг. А ты, кроме своих «ну-ну», ни о чем с девушкой поговорить не можешь, да? Я тебе что плохого сделала? И чего поперся тогда со мной?

Эдик дернул рукой, убирая от Ленки свой локоть. Шли дальше молча, она ждала, все так же ровно ставя каблучки. И удивлялась, оказывается, когда ей совсем фигово, то куда-то девается все стеснение, и говорит она складно, и не стремается, несмотря на презрительный Эдиков тон. Он все молчал, и она уже собралась добавить, про свою почти золотую медаль, но внутри стало кисло, и никакой охоты оправдываться перед глупым деревянным мальчишкой не было.

— Ну… — сказал Эдик. Но не продолжил.

Ленка возвела глаза к черному небу в облаках, светящихся от городского зарева.

— Ладно. Похоже, объяснить свое отношение ко мне ты не можешь. Наверное, книжек мало читал, да, Эдуард? Как же ты поступать собрался? Разве что на физкультурный факультет, там базарить не надо, кидай себе гири, или плавай. И полный герой.

— Я пойду на юридический!

— А нравится?

— Что нравится? — не понял Эдик, теперь уже сам осторожно беря Ленкин локоть, когда она прыгнула через выбоину в тротуаре.

— Как что? Профессия — нравится? Кто будешь, юрист, да? Законы всякие учить, миллион их. Некоторым, конечно, нравится… Ну, наверное.

— При чем тут. Я буду устроен хорошо. Зарплата хорошая. И блат кругом.

— Ясно. С работой твоей ясно. А что про любовь?

— Э-э… Ты о чем?

Они вышли на широкое пространство, сбоку замелькали стеклянные двери гостиницы и большие окна гастронома, а слева ехали за черным витым заборчиком машины, светя фарами.

— Ну, ты женишься ведь? Когда устроен будешь хорошо. И блат у тебя будет. И семья должна быть. Значит — любовь.

— Кто тебе сказал?

Из дверей гастронома выходили последние покупатели, и стояла за стеклом хмурая женщина с большим замком в руке.