Дискотека. Книга 2 [СИ]

Лежала, будто ей вкололи наркоз, она не знает, как это, но читала, что человек все видит и знает, но не может пошевелиться и ничего не чувствует. Наверное, сейчас наркозом ей стало собственное решение.

И вот она видит…

В желтом сумраке закрытых штор Пашкино внимательное лицо, над ней, совсем близко, и его губы на ее щеке, дыхание пахнет сигаретами, а шампанского он не купил, сказал, открывая ей двери и разводя руками, морща короткий нос:

— Прости, Ленуся, мне еще в вечернюю сегодня пахать, так что ну его.

Она кивнула, входя, и положила сумку на кресло, села на краешек рядом, стараясь не смотреть на раскиданные простыни и скомканное одеяло, подушку у самого ковра, целиком закрывающего стену. Внутри все стукало и дергалось, и на себя тоже смотреть не было возможности, потому что, и правда, сбежала после второго урока, как и обещала, и шла одна, вдумчиво проводя пальцем по теплому дереву штакетника вдоль тротуара. То есть, она была в школьной своей юбке, малиновой, расклешенной, с глубокими модными карманами, и в беленькой рубашке, с которой, спохватившись, сняла комсомольский значок, для того, чтоб меньше походить на школьницу. Но кто же носит темную юбку и белую рубашку весенним днем, неся на плече сумку с учебниками и тетрадями, конечно, только школьницы.

Так и Пашка ей сказал, улыбаясь, и выталкивая из комнаты свою старушку-псинку:

— Я думал вообще придешь в фартуке, с оборками там.

— Ага. И с галстуком, пионерским, — пошутила Ленка, следя за голосом.

Пашка немного удивился, кивнул.

Теперь юбка и рубашка лежали в кресле, горбом накрывая сумку, а Ленка какое-то время не могла думать ни о чем другом, только о том, что у нее на лямочках лифчика разные пуговки, одна — синяя, торопилась и пришила давно, еще зимой, так и носит. Но они целовались, и в этом почти не было нового, потому что с Пашкой они целовались не раз и иногда подолгу, пока Ленка не начинала отпихивать его руки, совсем уже растрепанная. Но вот он встал, и глядя на его спину: с талии сваливаются джинсы, конец ремня свисает, трогая бедро, она поняла — это было уже совсем так — бесповоротно. А тут еще и музыка замолчала почему-то. Только в кухне скреблась старая маленькая собачка, деликатно повизгивая.

Куда уже деваться, снова как в вате, подумала Ленка, открывая губы навстречу поцелую, раз уж решила. И закрыла глаза.

А через минуту открыла их, с удивлением упираясь Пашке в грудь руками.

— Пусти. Мне… Да пусти же!

— Сейчас, — шептал он, и ей стало понятно и от этого страшно, он не слышит, это «сейчас» оно — просто так, — подожди, ну вот, сей-час, да подожди же. Ну.

— Подожди, — повторяла она за ним, пытаясь вывернуться, время одновременно ускорилось и замедлилось, он что-то делал, оно никак не кончалось, но шло так быстро, что не успеть выдраться из-под жесткого тела. Наркоз, какой там наркоз, какое там ничего не чувствовать. Ей показалось, что Пашка превратился в корягу: упала на нее сверху, протыкая и распарывая жесткими обломками веток, такими жесткими, что дальше не обломить их. И она, как в ловушке, только переждать, когда коряга сама. С нее.

Она ничего больше не слышала, пораженная болью и тем, что он не отпускает, ведь она же не хочет! Уже не хочет. Потому что:

— Больно! — закричала, поняв, что думала, но вслух же нет, — пусти ты, мне больно!

Но он даже не говорил свои «сейчас», и Ленка зашарила рукой сбоку в полном отчаянии, но там, кроме мягкой подушки — ничего.

А Пашка уже лежал рядом, дышал тяжело, укладываясь и отвернув лицо, смотрел в потолок над собой. Ленка зажмурилась, не потому что не видела никогда, да видела тоже мне тайна великая — голый парень. Но эти простыни, а еще скулит Элька в коридоре, и так стыдно за свои эти крики, и еще мокро под задницей. И пахнет. И как-то все это…

А еще надо наверное что-то делать. Вставать. Говорить.

Она украдкой потянула краешек одеяла, накрывая живот и ноги.

— Черт, — сказал Пашка, ворочаясь рядом, сел, догадалась она, — слушай, простыню изгваздали всю. На диван, наверное, протекло.

Она молча язвительно ответила — а ты как хотел-то, в мой первый раз? Но вслух не смогла.

— В ванную пойдешь? — деловито спросил Пашка, и кажется, встал, послышались мягкие шаги, щелчок, тихо замурлыкал временно изгнанный Крис Норман. Ленка вдруг увиделось, чешет грудь в вырезе майки и ухмыляется, как Жорик, и она быстро открыла глаза — прогнать картинку.

Пашка стоял над магнитофоном, смотрел на нее издалека и Ленка снова подумала о дурацкой синей пуговке лифчика, она его даже не сняла, и трусы на одной ноге болтаются. Сказала хрипло:

— Иди ты. Первый.

— Не, — отказался Пашка, — щас простыню свернем, надо ее застирать. Блин, Ленуся, а я чето думал, ты мне врала. Ну думал, ты уже с кем-то отметилась, а мне просто голову крутишь.

— Убедился? — мрачно ответила Ленка, садясь и натягивая трусы. Поморщилась от липкого мокрого. Встала, опуская голову, чтоб волосы закрыли растерянное лицо.

— Простыня, — спохватился Пашка, — на, брось там в ванну, залей водой.