Дискотека. Книга 2 [СИ]

Нельзя в бухту. Там теперь Пашка с его расстегнутыми джинсами и стиркой простыни. А еще Валик с Ниной каратисткой. Но ничего. Есть еще дофига мест. Например, улица, мощеная круглым булыжником, блестящим на солнце. Спускается вниз, вдоль цветных заборов, увитых яркими розами. Штамбовые, кажется так называются. Над ними кованые балкончики, на беленых стенах красивых домов. Жарко, солнечно и никого нет, так хочется Ленке, чтоб никого сегодня. Только на стене сидит кот, ее кот, черный, умывается и смотрит желтыми глазами. А Ленка идет не торопясь, на ней белый костюм с узкой юбкой и большая шляпа, тоже белая. Там внизу — порт, и там стоит ее личная яхта. Она поднимется по трапу, кивнет капитану и сядет на носу под рубкой, скинув босоножки. Не будет возлежать в шезлонге, и пить всякие коктейли, это, в общем-то скучно. Лучше сидеть в тени рубки, смотреть на синюю с зеленью воду и ждать, когда молчаливая команда (угу, красивые, быстрые и совсем не мешают, делают свое) привезет ее на прекрасный остров, где все так, как ей хочется, а главное, там не нужно бояться, там все сделано для того, чтоб никто не обидел. Ленка там — белая королева. Желтого песка, синей воды и зеленых трав с яркими цветами. Белая королева лета. Королева Лета. А не девочка Летка-Енка, Ленка Малая, Лена Каток.

Она спала, укрытая до самого носа, а дверь с усилием открылась, сдвигая кресло и показывая в проеме Светланино внимательное лицо. И закрылась снова.

— Оставь ты ее, — вполголоса сказала в кухне старшая сестра матери, прерывая скорбные жалобы, — чего ты цепляешься, ну хочет, пусть спит. Тебя, мам, послушать, так тебе вообще жизнь мешает. Любая.

— Не любая, — возразила Алла Дмитриевна, — а неправильная! Я просто ума не приложу, почему у нас все так вот получается, не как надо! И ты еще тут.

— Угу, — согласилась Светлана, осторожно усаживаясь и беря полотенце, — и я тут, и папа наш тут, и бабка, и вообще, всех убить и подарить тебе, мамочка, новеньких, настоящих, правильных. Вот будет счастье!

— Я не понимаю, — Алла Дмитриевна сунула ей мокрую тарелку, — я все равно не понимаю, почему нельзя поступать правильно! Почему обязательно надо выкидывать какие-то коники! Буквально всем вокруг меня!

— А я теперь понимаю, почему батя от нас сбежал, — тяжело сказала Светлана, вытирая тарелку и ставя ее на стол, — задолбался от правильной жизни. Давай другую. Тарелку.

Глава 16

Посреди ночи Ленка проснулась, от резкого удара сердца, такого сильного, что показалось ей — кто-то грохнулся в оконное стекло. Она открыла глаза в темноту, не понимая, что и зачем, а сердце зло зачастило, доказывая, никакого стекла, это я, твое сердце…

А вдруг у него сифилис?

Она села, глядя перед собой на смутный блик стекла в книжном шкафу, потянув к шее одеяло, опустила глаза ниже. Там, уже без стекла стояли высокие книги на отдельной полке — справочники, энциклопедии. В самом углу — затрепанная популярная медицинская. Любимая мамина книжища.

Ленка слезла с дивана и, поводя рукой перед собой, дошла к шкафу, вытащила книгу и вернулась, села, снова кутаясь в одеяло и с пересохшим горлом включила настенный светильничек. Перелистала страницы.

Не очень-то ей хотелось читать написанное мелким плотным шрифтом под жирно выделенным названием, так что она медленно вела глазами по строчкам, стараясь не останавливаться и не вчитываться, но отдельные предложения сами прыгали в мозг и ввинчивались, будто у них цепкие лапки.

Инкубационный период. У Пашки мать медсестра, всю жизнь, он хвалился, если вдруг что, она сама вкатит уколов от триппера, и для Ленки это было откровением, немыслимым, как это — прийти к матери и рассказать о таком! А что такого-то, удивился тогда Пашка в ответ на ее удивление, лучше ж она меня обругает, но я буду здоров и дома, чем позориться на триппердаче и потом запись в карте, или вообще колоть себе какую дрянь. Это было правильно, но Ленка о себе знала, она скорее умрет, чем матери признается.

Так вот. Период. То есть, если, к примеру, на той неделе у Пашки был секс, с кем-то, то он может быть болен, а оно еще не видно. И даже если он пользовался резинкой (с тобой почему-то не стал, Малая, ехидно отметил внутренний голос), то вот еще написано — можно заразиться через поцелуй даже. Или любой контакт слизистых…

Слово было таким ужасным, что Ленка захлопнула книгу, унесла ее обратно на полку. И легла, в темноте глядя в потолок и раскаиваясь, что выспалась, как идиотка, теперь придется лежать и бояться, и ничем себя не отвлечь.

Но утром, как обычно бывает, страхи показались не такими уж страшными, хотя не ушли, но отступили в сторону, а еще Ленка с мрачной надеждой подумала о том, что даже в самом ужасном случае там все равно написано — безусловно излечим при своевременном обращении к врачу. И уж в таком ужасном случае она не станет упрямиться, а поедет и своевременно падет на грудь доктору Гене, скажет, спаси меня (а я больше не буду, подсказал внутренний голос, и Ленка на него обиделась, а потом рассмеялась), и он, конечно, спасет дурную Ленку.