Дискотека. Книга 2 [СИ]

Вздохнула, возвращаясь к своим мыслям. Вот! Вот что хотела подумать-то, ну ладно бы она была в Пашку смертельно влюблена, тогда простительно и побегать и спрашивать, а пусть ответит. У Ленки было такое, когда ее потянуло к Валику Панчу. Она и сама испугалась тогда, незнакомым ей радостным испугом, поняв, что готова сворачивать горы, лишь бы снова приехать, снова куда-то с ним уйти. И эта поляна на остановке, да Ленка знала тогда, пусть хоть землетрясение или война, но она все равно взяла бы его за руку и утащила туда. Поцеловать.

Она строго приказала себе не думать про Панча. В белой ванной комнате, где пахло стиральным порошком и немного сыростью, и нужно выйти, а там в кухне кто-то с глазами, станет смотреть, — нельзя думать про Панча, а то она разревется, потому что гора над ее головой уже обрушилась, валит сверху всякие камни, землю и мусор, а Ленка только сейчас это поняла. И даже с папой как теперь разговаривать о Панче? С их общим родным отцом говорить о том, что она целовала брата — вот так? И если бы он не уехал черти куда, она не только бы целовала. Никакого Пашки не было бы у нее, а был бы Панч и может, даже подождать, когда он подрастет, она не сумела бы. И вовсе не потому, что она хочет секса. А потому…

— Вот черт, — шепотом сказала Ленка белой двери, захватанной возле блестящей ручки. Нужно немедленно прекратить все это думать. Не сейчас, не здесь. Хотя бы в комнате, чтоб закрыться от всех, и в одеяло с головой. Чтоб никто не увидел Ленкиного потерянного лица. И чтобы ночь, долго.

В кухне сидела Светлана, куталась в старую вязаную кофту поверх макси-халата в огненных лилиях. Вертела в пальцах помятую сигарету. Сказала шепотом:

— Посиди со мной, Малая.

Ленка кивнула и села, стараясь сделать правильное лицо. Равнодушное и заинтересованное одновременно.

— Чего рожи корчишь? — Светлана повертела сигарету и сломала ее, укладывая поверх окурков в пепельницу, — фу, воняют, надо вытряхнуть.

— Дай я.

Ленка нагнулась над мусорным ведром, нюхая воздух над перевернутой пепельницей, и с испугом ожидая, не затошнит ли.

— Петька больше не появлялся? — равнодушно спросила сестра. Чересчур равнодушно.

— Нет, — хрипло ответила Ленка, выпрямляясь и отряхивая руки, — а что?

— Да так.

У Светланы в уголках губ появились тонкие складочки и сейчас стали резче.

— А ты чего тут сидишь? — спросила Ленка, что-то уже понимая и пугаясь этого тягостного понимания, — тебе спать надо. Много.

— Успею. Мне через неделю на работу. В кадрах. Я не сказала, что с пузом, прикинь, какой кипеш начнется, через три месяца в декрет меня оформлять.

Светлана усмехнулась, суя ноги на перекладину Ленкиной табуретки и туже запахивая кофту.

— Меня это совсем не радует, но по-другому же хрен возьмут на работу. Так что вот.

— Светища… Ты в комнату не идешь, потому что его не любишь, да? Ну…

Она не хотела говорить то, что обе понимали, он там спит, Жорик-Гера с кудрявыми усами над бледной губой, и Светке надо ложиться с ним рядом, под одно одеяло, вместо этого она сидит в холодной кухне.

— Много ты понимаешь, — ответила сестра, — хотя да. Выросла уже. Пока я там по институтам шлялась, сеструха моя мелкая выросла… А помнишь, как мы с тобой под столом играли? Скатерть длинная, мы ее стягивали, чтоб темно. И помпоны. Ты их откручивала.

— Они сами!

— Ну, конечно.

— А еще ты помирала, — Ленка тихо засмеялась, сунула свои ступни на перекладину светкиного табурета, так что ноги их были почти впереплет, — ложилась, руки складывала и молчала. Я пугалась страшно.

— Дура я была. Разве можно мелких так пугать, ну сама была тоже ж мелкая. Извини.

Теперь они смеялись вместе и Ленка, глядя в мягком сумраке на лицо сестры, тонкое, с высокими скулами и короткой гладкой стрижкой, горячо пожалела ее, и снова испугалась, как тогда в детстве, подумав внезапно, а вдруг что-то случится с ней, с ее Светищей, кроме того, что уже наслучалось…

— Жорка пацан неплохой, — оборвав смех, сказала Светлана, — балованный только, у него знаешь предки какие крутые, мать в театре на северах режиссер, а батя в горной промышленности, в министерстве. Но он когда женился, поцапался с ними, ему там невесту нашли, тоже из деловых. А он не захотел. Чего ты кривишься? А, что он тогда орал, про это? Что из-за меня жизнь испортил и карьеру? Да то чисто балованность, ничего не испортил, я тут рожу, декрет оформлю и мы поедем обратно. Еще годик покантоваться. И все наладится. У него просто терпения не хватает, ну как у ребенка. А так он ничего, нормальный.

— Свет… А этот, от кого ребенок, ты его любила, да?

Сестра подняла голову, недовольно кривя лицо. Повертела пустую пепельницу и сунула ее на подоконник, прикрывая газетой.

— Фу, все равно воняет. Вот ляпнула я тебе языком, теперь ты у нас ду-умаешь. Ты Ленка вечно сильно много думаешь. А это женщине вредно. Это портит цветы ее селезенки.

— Свет, ну я серьезно.

В коридоре что-то грюкнуло и обе подняли головы, вслушиваясь. Но это с верхнего этажа через перекрытия слышно было соседское.