Дискотека. Книга 2 [СИ]

Она замолчала, потому что замки, лязгая, стали открываться, и одновременно внизу волной прошел шепот, шорохи, а в проеме показалась высокая фигура с глянцево блеснувшими голыми плечами. И улыбка под короткими усами. А еще голос, его голос.

— Леник, заячий хвостик! Ничего себе.

— Там, — сказала она, а Кинг уже брал ее руку, затягивая внутрь, — там внизу, они за мной.

— Стой тут, — распорядился Кинг, выходя на площадку. Перегнулся через перила.

Ленка услышала резкий и дробный топот, звон перил, хлопание двери, застонавшей разболтанной пружиной.

— Свалили, — прокомментировал Кинг и вошел, тесня ее внутрь и закрывая дверь, — ну ты чумичка, солнышко-летичко, ты кого притащила ко мне? Я даже своим не рассказываю, что у меня тут хата. Бля, Леник, где ум?

Говоря, толкал ее в комнату, она шла, поворачиваясь и всхлипывая, пытаясь на ходу что-то ему объяснить, а еще страшно вдруг боясь, он наверное, не один, он совсем почти голый, на поясе белое полотенце с ромбами.

Но в комнате, освещенной торшером, таким же ужасным, какой доживал свой век у Ленки, с таким же плафоном из шелковых ленточек, сверкала стеклами мебельная стенка, вольготно раскинулась разложенная двуспальная кровать, вся в смятых простынях и подушках. И — никого.

Сережа усадил ее на край постели. Внимательно посмотрел на отчаянное лицо и засмеялся.

— Помолчи. Кофе будем пить. Ты кофе в турке любишь? Хочешь, раздевайся, ложись, я принесу.

— Нет, — дрожащим голосом сказала Ленка, складывая на груди руки, — извини, Сережа, нет, я…

— Разувайся. Пошли в кухню. Там все расскажешь.

Глава 23

В маленькой кухне, где больше двоих и не повернешься, горел газ, двумя голубыми венчиками на стильной, с коричневой эмалью, плите, накрытой квадратной воронкой вытяжки. Садясь, Ленка мельком вспомнила мамины мечтания, вытяжка была для нее роскошью, недостижимой, потому что вечно — то Светочке пальто, то для Ленки сапоги, и путевку дают в профкоме, хоть и недорого, но деньги. Деньги-деньги…

От горящего газа было тепло, почти жарко, а еще от того, что Кинг и правда, был почти голый, полотенце перетягивало мускулистый живот с кубиками мышц, и Ленка поспешно отвела глаза, когда сел рядом на табуретку, крепко расставляя сильные ноги. На широких плечах блестели капли воды, и, проводя ладонью, Кинг засмеялся:

— Из душа вытащила. С тренировки приехал, ну думаю, побуду сегодня монахом, как положено, спорт, ужин, сон. И вдруг дзынь-дзынь, доставка на дом.

Балагуря, тянулся, не вставая, свет послушно рисовал бугры бицепсов и плавно обводил грудь, укладывал блик на широкую спину, а Кинг брал жестянку, заглядывал в турку, повернувшись, открыл воду, сунул турку на плиту.

— Мне надо домой, — скорее сказала Ленка, — ты извини, что так. Мне правда, некуда было. Пристали. Хотели увезти.

— Что за перцы?

Встал, совсем рядом, чистый, с теплой кожей, пахнущей сильным здоровым мужчиной, не так, как пахли пацаны, пропотевшие в школьных пиджаках и мятых рубашках, или эти, уличные, с крепким перегаром и сигаретной вонью от курток, поверчивал турку за длинную деревянную ручку, карауля.

— Один с Бокой шарится. А другой, я в Феодосии, случайно. Ну и вот.

— Наш пострел везде поспел, да, Оленик? Повезло тебе. Я тут пару раз в неделю ночую, у меня еще хата, две комнаты, старый фонд. А это чисто так, сменял, предки помогли. Удобно, автовокзал, толкучка. И девочки рядышком, с секретиками. Чего не приходите больше, не сидите под балконом?

Ленка замялась. Но он ответил сам.

— Из-за меня, да? То были секреты, а теперь вдруг Кинг слушает, сверху. Ну, извините, порушил идиллию.

— А. Она сама. Все равно мы уже. Ну…

Он сел, наливая в чашечки кофе. Внимательно глянул Ленке в лицо. И медля договорить, она подумала, о глазах. Думала темные совсем, а оказывается, серые. Только ресницы такие густые, что тень от них.

— Начала, говори.

Ленка опустила глаза к чашке. Взяла чайную ложечку с крученой ручкой, с радостью отмечая — дрожь проходит.

— Мы, наверное, выросли. Уже втроем, как раньше, не получается собираться. Мешает то одно, то другое. И всякие начались секреты. Даже друг от друга.

— Леник, оставайся, — вдруг предложил Кинг.

Она дернулась, стукнув ложечкой о фарфор.

— Вместе заснем, утром проснемся. Ты просыпалась когда-нибудь, голая рядом с голым мужчиной, а? Такая сонная, теплая, лохматенькая. А я тебя утром съем. Чего смеешься? Или ты меня съешь. Кинем жребий.

У него были крупные зубы, нижние не очень ровные, и поэтому он был настоящим, не как в кино. И такая улыбка…

Внутри Ленки все стало освобождаться, будто ремни отпускались, которые до того были стянуты — не вздохнуть. И это было совсем не так, как с Валиком Панчем, когда наоборот, все сжималось, и казалось, она или растает совсем или взорвется, звеня на весь космос.

«А про него не смей», вдруг сказал в голове жесткий голос, не смей про него тут. Нельзя. Это разные миры, Малая.