Дискотека. Книга 2 [СИ]

— Завтра не могу, — испуганно сказала Ленка, — я и так что-то загуляла, ну не в том смысле, а…

— С мыслями надо собраться, понял. И дома побыть хорошей девочкой. Тоже понял.

Он остановился на углу, когда она тоже остановилась, поднимая к нему лицо. Почти под ногами мелькнул кот, непонятного цвета.

— В темноте все кошки серы, — пробормотала Ленка любимую их со Светищей поговорку, откуда-то из книжек выуженную несколько лет назад.

— Леник, я не Пашка твой ебанутый, кидать тебя после пяти минут первого секса не планирую. Встретимся снова, поговорим уже серьезно. О нас. И там будет видно.

Отпустил ее руку и обеими ладонями взял лицо, поворачивая к своему, опущенному к ней. Сказал, рассматривая:

— Эдакая девочка. Экая-разэкая девочка, беленькая, а глаза серьезные, и боятся. Беги, Леник. Никто тебя не обидит теперь, ясно?

Она закрыла серьезные испуганные глаза — и как разглядел в темноте, и они поцеловались. Ей было странно целоваться и стыдно, после того, что было там, в темной комнате. Но сам захотел, сейчас.

Кивнула и ушла, очень резко спиной ощущая мир, который вдруг начал вырастать и наполняться чем-то новым, странным на вкус и на ощупь, известным ей лишь по случайным неясным фразам из книг, и тайным разговорам с девчонками, которые или знали еще меньше, или болтали не о том, будто выбирая из огромного мира какие-то крошки и мелочи, рассыпанные по полу. А впереди горело кухонное окно, и там был ее прежний мир, из которого Ленка неумолимо вырастала и даже захоти остаться, уже перестал ее принимать, выталкивая из себя… Мама хвалилась, что до восемнадцати лет играла в куклы. И ничего не знала до самой свадьбы с папой. Но после Ленка узнала, были и танцы, и сумасшедшие романы, и этот ее Артур, который бегал топиться, хорошо не добежал, а у мамы осталась его фотография — весь в аксельбантах и погонах, носатый и тонкошеий, а на обороте стихи… Папа с двумя семьями, двумя женщинами, которые рожали ему детей. И Светища с круглым животом, ругается с Жориком, который выходит в кухню в семейниках — дурак дураком, и смотрит на Ленку так, что его бы тоже — подушкой по башке.

Ленка вошла в подъезд, медленно привычно считая ступеньки. Семь шагов. Получается, ее собственный мир, из которого она вырастает, съежился до размеров комнаты, вернее, до письменного стола в ней, с раскрытыми учебниками. А еще до маминого отчаянного и невыполнимого желания, чтоб все было как надо и обязательно вовремя, и ничего ничему не мешало, а иначе — катастрофа.

Поворачивая ключ, Ленка улыбнулась и, наконец, спохватившись, поспешно вытерла ладонью немного саднящие губы. С мамой сильно что-то не так. Не может быть, чтоб весь мир вокруг был одной сплошной катастрофой. За исключением Ленки, которая одна еще не успела нагрешить, так полагает мама, потому что даже любимая Светища ее подвела. Но вот незадача, теперь уже и Ленка. Мама просто этого не знает.

И не узнает, постановила Ленка, включая в прихожей свет. А вот с папой обязательно нужно поговорить. Но когда он трезвый. Пусть расскажет ей, где сейчас эти Панченки, что делают и как поживают.

Она босиком прошла коридор и заглянула в кухню. Поморщилась от сизого дыма, пластами под круглой лампой на длинном шнуре с потолка.

— Пап, ну ты как паровоз. Светка теперь пассивный курильщик, да?

— Светка ваша еще, — сердито сказал отец и стал раскладывать газету, а та шуршала и мялась, не желая складываться.

Ленка подошла, морщась, отобрала огромный лист с черными заголовками, свернула, как надо и отдала обратно. Отвернулась и быстро ушла, кусая губы и злясь. За дверями родительской спальни слышался мамин голос, и по полу змеился шнур телефона. Там — Ирочка. Слушает мамины жалобы. А за дверью рядом музыка, какой-то рок, и тоже голоса.

Ленка зашла к себе и закрыла двери. Села на диван, рассматривая себя в дальнем зеркале. Шепотом сказала отражению:

— Как будто открытый космос. Вышла и еще никуда не дошла. Без скафандра.

Ей очень хотелось есть, но нужно было подождать, когда папа уйдет, открыть окно пошире, чтоб вышел дым. И она устроилась на диване с ногами, притихла, разрешая себе подумать о том, что случилось, и о том, что никак не желает случаться.

— Валик, — сказала шепотом, глядя как в зеркале шевельнулись губы, — Ва-лик… Панч. Петрушка мой любимый, Ленкина кукла, мальчик Валик, Валентин. Ты, блин, понимаешь, что я тебя все равно люблю? Или это, потому что мне страшно?

Она говорила и говорила, уже мысленно, губы не шевелились, а карие глаза пристально смотрели в ее карие глаза, и вместо уверенного лица Кинга видели бледное, с яркой улыбкой, лицо брата, и его темные, почти черные волосы, худые плечи, и длинные руки. Но Кинг, который не появлялся перед мысленным взором, был тут и был нужен, а Ленка, ощущая это, не понимала, почему так, но не особенно и хотела понимать.