Дитя

На свои беззаконные, ускользнувшие от государева ока прибыли Олимпиада Ахмедовна содержала, во-первых, стильную дочку Сашеньку; во-вторых, вдового папу-пенсионера Ахмеда Рифгатовича; в-третьих, престарелую тётушку Глафиру Ильиничну; в-четвёртых, привередливую кошку Трусю, за два дня поглощавшую весь месячный доход от «Проблем биологии кольчатых червей»; в-пятых, беспородного, но прожорливого рыжего барбоса по кличке Чубайс; в-шестых, видавшую виды доисторическую машину (обвязанная проволокой и облепленная пластырями, эта измождённая инвалидка была так мало похожа на машину, что вызывала несказанное изумление даже у видавших виды работников дорожно-постовой службы) и, наконец, в-седьмых, саму себя. Экономя, как было сказано выше, на одежде, госпожа Гаджикасимова была, однако, не чужда радостей иного рода, потому что раз в месяц она закупала баночку маслин, коробочку брынзы «Фетаки», пахучий букетик кинзы, две бутылки испанского вина «Дон Хуан», кусок сыра «Рокфор» в серебристо-зелёной фольге, включала «Романтика» с кассетой песен вышеупомянутого барда Ахмеда Шайтанова и под этот аккомпанемент предавалась не только критике существующего строя, но и чревоугодию в обществе своего друга Макара Шах-Макаронова, вместе с которым они поносили все Сашенькины святыни и всех её кумиров - и Адольфа Наглеева, и Полину Харакири, и «Полуденных сапёров», и, самое главное, остроносые сапоги.

Сашенька, поневоле присоединяясь к обществу этих двух потрёпанных жизнью антиглобалистов, брезгливо попивала «Дона Хуана» (ибо, по её мнению, этот шедевр испанских виноделов не шёл ни в какое сравнение с зубодробительным баночным коктейлем неизвестного происхождения) и, срываясь на крик, возражала своей красно-коричневой матери в её неизменном красно-коричневом халате. Выслушав сбивчивую аргументацию дочери, превозносившей до небес нынешнюю свободу и демократию, Олимпиада Ахмедовна, в кухонном иконостасе которой имелась парадная фотография товарища Сталина в белом кителе, иронически советовала Сашеньке, если уж она занимает столь активную жизненную позицию, присоединиться к движению «Гребущие вместе», которое было основано Главным Налоговым Уполномоченным Комитета Гражданской Бдительности (сокращённо - ГНУ КГБ) Вадимом Вадимовичем Лилипутиным - поджарым и прилизанным мужчиной с деревянными, как у Буратино, движениями и пронзительным, но ничего не выражающим взглядом стальных глаз. Господин Лилипутин никогда не пользовался «виагрой», но его политический рейтинг стоял всегда, в результате чего он был вожделенным объектом женского обожания - кумиром ткачих, поварих, пенсионерок и, в частности, сильно пожилой актрисы Фаины Обалдеевой, которая в смутной надежде на взаимность вот уже несколько лет вязала ему стометровый шарф. (Правда, полчища моли, оккупировавшие квартиру Обалдеевой, за ночь съедали всё связанное ею за день, но эта преданная своему далёкому налоговому Одиссею вышедшая в тираж кинематографическая Пенелопа не отчаивалась и наутро начинала свой труд заново.)

Почтительное уважение к Вадиму Вадимовичу поддерживал у Сашеньки и Соломон Маркович Соловейчик - круглый и смешливый пожилой сластолюбец с замашками массовика-затейника, ароматной розовой лысиной и пухлыми ручками. Этот господин (при Советах он был учителем научного коммунизма) преподавал в Сашенькиной «путяге» предмет под названием «Государство, право и основы конституции». На лекциях для будущих работниц сферы услуг Соломон Соловейчик заливался соловьём, описывая тот невиданный расцвет, которого достигло бы общество, если бы все его граждане проявили должную сознательность и сполна заплатили бы все полагающиеся налоги.

«Заплати налоги и спи спокойно», - под влиянием совокупной пропаганды господ Соловейчика, Чёрналошвили и Лилипутина внушала своей матери девочка Сашенька, на что Олимпиада Ахмедовна прямо и не знала, что ответить, потому что, утомлённая «Русским словом» и «Правдой Сиона» (выпав из её слабеющих рук, они лежали теперь на полу, где их драла когтями неугомонная кошка Труся), уже и так спокойно спала, совершенно не испытывая каких бы то ни было мук совести из-за недоплаченных налогов. Малосознательной женщине вторил, со своей колокольни, и анархический доцент Шах-Макаронов; изо всех сил стараясь выбирать, по возможности, только парламентские выражения, он толковал упрямой Сашеньке, что даже и по официальным подсчётам львиная доля потребляемых в нашем государстве товаров и услуг производится «в тени». «Знаешь, Сашенька, - говорил он, заедая «Дона Хуана» крупным куском сыра «Рокфор», - само государство, посадив народ в большую лужу, вынуждает нас, маленьких людишек, делать ему мелкие пакости, которые даже и в своей совокупности не перекроют всего уже нанесённого нам ущерба. Или, как сказал Михаил Задорнов, «наш народ не ворует, он только возмещает убытки, нанесённые ему государством». Вот так-то».