Дитя Дракулы

– Вы сами знаете, – ответил Квинси. – Чтобы приветствовать моего настоящего отца, который вернулся к нам.

Пока он говорил, в борт корабля ударила очередная громадная волна, и нас всех сшибло с ног. Но прежде, еще когда Ваш сын произносил последние слова, я с невыразимым ужасом увидел, как глаза у него полыхнули страшным красным огнем[61].

Из личного дневника Мориса Халлама

31 января. По-прежнему лежу в постели, за мной ухаживают слуги, изредка меня навещает мистер Габриель Шон, и ни в чем мне нет утешения. Внутри меня растет что-то ужасное, точно знаю. Увеличивается в размерах. Наливается силой. Жаждет вырваться наружу.

Каждое слово, которое пишу, дается с трудом и болью. Перо в руке кажется страшно тяжелым. Зрение играет со мной шутки. Время снова стало скользким, текучим, и оно полно ловушек.

Должно быть, такие же чувства испытывали великие трагические герои к финальному акту: Гамлет, когда узнал о приближении Фортинбраса с армией; шотландский тан, когда заметил невероятное движение среди деревьев[62]. Теперь уже не повернуть, не убежать. Инерция влечет меня вперед, моя судьба предрешена, и мне надлежит просто произносить требуемые строки и стоять там, где велит режиссер. Как в былые времена, я чувствую присутствие своих зрителей по другую сторону занавеса. Чувствую их волнение и возбуждение, нарастающие по мере приближения развязки.

Боюсь, мой прощальный поклон будет не самым изящным, но он должен стать самым памятным. Лежа здесь одурманенный и слабый, оглядываясь на свои бесчисленные ошибки и подсчитывая свои сожаления, я нахожу некое подобие утешения лишь в одной мысли: меня не скоро забудут.

Дневник Мины Харкер

Дата неизвестна. Я снова с Джонатаном. Все вокруг другое. Мы в пышном, плодородном саду поразительной красоты, который я не узнаю и не помню.

Мы сидим одни на кованой скамье. Очень тепло (середина лета, не иначе), воздух наполнен ароматом английских цветов и дремотным, умиротворяющим жужжанием пчел. Все дышит блаженством и покоем. Все кажется чудесным и прекрасным. Джонатан берет мою руку и улыбается. Теперь я вижу, что он гораздо моложе, чем был совсем недавно. Я опускаю взгляд и обнаруживаю, что руки у меня гладкие, без единой морщинки – как в далеком прошлом, еще до Трансильвании и последующих событий, когда я была помощницей школьной учительницы, а Джонатан работал простым клерком в адвокатской конторе.

– Мина? – говорит он. – Мина, любимая?

Даже голос его звучит по-другому – ах, как я могла забыть? – полный доброты, радости и затаенной страсти. Ни следа раздражения и обиды, которые слышались в нем почти постоянно в последнее время.

– Да, милый? – У меня кружится голова от тихого восторга, от предвкушения совершенного счастья.

– Я спросил, моя дорогая, согласна ли ты стать моей женой.

– О боже, Джонатан, ничто не сделает меня счастливее.

Он порывисто подносит мои руки к губам и целует.

– Ах, любовь моя! Ах, моя дорогая!

Внезапно я отшатываюсь от него.

– Нет!

– Мина?

– Нет, – твердо повторяю я. – Все было не так. Сейчас все не так, как должно быть.

Джонатан понимающе улыбается.

– Ты имеешь в виду, что мы не должны быть одни в такой момент? Что с нами должен находиться какой-нибудь благорасположенный наставник?

– Н-нет… нет… я имела в виду другое…

– Мина. Пожалуйста. Не бойся. Ведь мы не одни. Он всегда рядом и наблюдает. Ну посмотри сама. Пожалуйста. Обернись.

Не сказав ни слова, я оборачиваюсь и вижу поодаль одинокую темную фигуру, постепенно материализующуюся из чего-то вроде столба тумана. Она обретает отчетливость и оказывается древним стариком во всем черном, с длинными белыми усами и выражением неизбывной злобы на лице.

В первый момент я не узнаю его. Затем – вспышка узнавания, я с ужасом понимаю, что происходит, и, не в силах сдержаться, испускаю дикий панический вопль…

Здесь я, все еще крича, очнулась от самого яркого кошмара в своей жизни. Задыхаясь, судорожно хватая ртом воздух, я далеко не сразу осознала окружающую действительность.

Сколько времени прошло с моей встречи с превращенным мистером Эмори, когда мне открылась ужасная правда о моем сыне, – не знаю. Я чувствовала необъяснимое изнеможение, из чего сделала вывод, что довольно долго была под действием какого-то наркотика.

Место же, где я находилась, казалось совершенно незнакомым. Хотя там стояла темнота, я не желала ни секундой дольше оставаться в унизительной распластанной позе, в которой очнулась на полу. Я медленно, неуклюже поднялась на ноги и зашаталась, слабая и разбитая после продолжительного сонного забытья.

Мои движения все еще были неуверенными и затрудненными, мои мыслительные процессы, по-видимому, были в равной мере нарушены, ибо я собиралась закричать в темноту, воззвать о помощи, спросить, где мой сын. Естественно, любые подобные усилия остались бы напрасными.