Дитя Дракулы

Я взял его костлявую, в старческих пятнах руку и крепко сжал. Тишину в комнате нарушало лишь прерывистое дыхание больного. Если бы не беспамятство, как тяготила бы профессора эта унизительная беспомощность, как бесило бы многодневное вынужденное молчание.

Нахлынули воспоминания, к горлу подступили рыдания. Я постарался их подавить, но они сорвались с губ мучительным стоном.

Тотчас же в коридоре раздались шаги, скрипнула дверная ручка, и уже в следующий миг передо мной оказалась Сара-Энн Доуэль. Как всегда прелестная, она выглядела усталой и встревоженной.

– Прошу прощения, сэр. Я услышала какой-то звук и подумала…

– Увы, это всего лишь я. – Я попытался изобразить извиняющуюся улыбку. Во рту у меня пересохло, наверняка из-за недавно выпитого алкоголя. Я неловко сглотнул.

Девушка улыбнулась:

– Рада вас видеть, сэр.

Я отвел глаза и посмотрел на Ван Хелсинга:

– Как он?

– О, все по-прежнему, сэр. Никаких изменений.

– Спасибо вам. За вашу усердную работу. Мы, знаете ли, высоко ценим ваши старания. Все мы. И профессор, полагаю, сказал бы то же самое, если бы мог говорить.

Сара-Энн покраснела, потом печально вздохнула.

– Надеюсь, вы здесь не очень несчастны, – сказал я. – Вы просто замечательная сиделка, но боюсь, мы не самые лучшие хозяева.

– О, вы очень добры ко мне, сэр. Иначе и не скажешь.

– Но все же, мне кажется, вы грустите.

– Мой жених… – начала она, но сейчас же осеклась. – Ну, то есть у меня есть проблемы личного характера, которые сильно меня удручают.

Ненадолго повисло молчание, а затем, почувствовав вдруг, что между нами что-то меняется, я попросил:

– Так расскажите мне. Расскажите мне все.

Мгновение спустя я стоял на ногах, держа в объятиях Сару-Энн, которая прижималась к моей груди, рыдала в голос и изливала мне душу.

Дневник доктора Сьюворда (фонографическая запись)

18 декабря. Знаю, знаю, что надолго выпал из потока жизни. Но я по-прежнему поглощен дневником. Вероятно, поглощен больше, чем следовало бы.

Чувствую, как она нарастает во мне. Сила одержимости.

Новый шифр непонятен, распознаю лишь отдельные слова. Вижу лишь в самых общих чертах картину событий, приведших к тому, что человек добровольно принял свое проклятие.

Думаю… да, думаю, ключ к новому шифру может оказаться у другого. У соратника, что был у Ренфилда до проклятия. У старого полицейского по имени Мартин Парлоу.

Не хочу бросать ни своих друзей, ни свои обязанности здесь. Но я должен узнать правду. Должен узнать хотя бы для того, чтобы вырваться из тисков мучительной потребности все понять.

Казалось бы – зачем? Спустя столько-то времени? В конце концов, старый монстр мертв, а его злосчастный раб отправился к праотцам еще до него. Все давно похоронено в прошлом. Зачем же мне, подобно глупой мыши, лезть в западню на соблазнительную приманку в виде Ренфилдова дневника?

Ответов у меня нет, могу лишь сказать, что я попался. Единственный ответ здесь – действовать как человек, безнадежно заблудившийся в лабиринте, то есть упорно двигаться вперед, чтобы рано или поздно из него выйти.

А в таком случае – разве очень уж неправильно с моей стороны будет взять своего рода творческий отпуск? Поездить повсюду? Выяснить правду о дневнике, о мистере Ренфилде, о взаимосвязи между настоящим и прошлым? Боюсь, это сделать необходимо. Не хочу никого разочаровывать. Но теперь у меня снова есть цель, важная миссия.

Я покину эту тесную комнату и отправлюсь на поиски сокрытого. Я найду Мартина Парлоу. Я все узнаю. И тогда наконец умолкнут все голоса, кричащие в моей голове.

Записка доктора Р. Дж. Харриса – преподобному Т. П. Огдену

19 декабря

Преподобный отец! В дополнение к нашей переписке касательно юного Харкера я хотел успокоить Вас. Однако не уверен, смогу ли полностью достичь этой цели.

Вчера я вызвал упомянутого мальчика в свой кабинет, и в назначенный час он предстал передо мной в самом кротком настроении духа. Не выказывал ни удивления, ни любопытства, не обнаруживал ни малейших признаков страха или трепета.

Я приступил к допросу относительно жуткого ритуала, о котором Вы говорили – и название которого, странное дело, выпало у меня из памяти.

– Что ты хотел сказать своим сочинением? – начал я. – По мнению капеллана, оно равносильно богохульству!

– Я просто хотел выполнить учебное задание, вот и все, – ответил мальчик. – У меня и в мыслях не было никого расстраивать.

В письменном виде эти слова производят впечатление насмешливых и дерзких, но в мальчике, сидевшем передо мной, не было ничего вызывающего. Напротив, он казался очень серьезным и искренним, даже наивным не по возрасту.

– Но откуда ты вообще узнал о таком обряде? – строго осведомился я.

Он пробормотал что-то насчет отцовской библиотеки (здесь Ваша догадка оказалась верной, преподобный), а также насчет содержания своих снов (это я предпочитаю оставить без внимания как детскую глупость).