К действительности меня вернул бешеный стук в дверь вскоре после рассвета. Но и он доносился словно бы откуда-то издалека. Когда я разрешил войти, на пороге появился мой слуга и с жалобным, умоляющим видом доложил, что я срочно нужен в управлении. Совершено какое-то чудовищное злодеяние, сказал он, по городу нанесен страшный удар.
Илеаны, моей Илеаны, разумеется, давно и след простыл. Единственным доказательством того, что она не была просто плодом моей причудливой фантазии, служили две аккуратные отметины от проколов на коже – и томительная, сладкая боль в сердце.
В управлении стоял страшный шум из-за взрыва в Ист-Энде. Я предложил всем успокоиться и не пороть горячку. Мне показалось, низшие чины остались недовольны моим подходом к делу, каковое подозрение превратилось в уверенность, когда в середине дня в мою дверь отрывисто постучали и в кабинет без приглашения вошел тот рослый американец, участковый инспектор Джордж Дикерсон.
– Прошу прощения, сэр, – сказал он. – Я не хотел вам мешать.
Его слова звучали подчеркнуто вежливо, но поведение выдавало то, что скрывалось под маской профессиональной сдержанности: грубую напористость человека, привыкшего добиваться своего. Я сделал пригласительный жест и сказал, что всегда готов выслушать предложения и замечания моих подчиненных. Надеюсь, мое напоминание о разнице в нашем положении на иерархической лестнице не прошло мимо внимания янки.
Когда он уселся, я спросил, по какому он делу.
Казалось, Дикерсона удивило, что я вообще спрашиваю.
– Как по какому? По делу о взрыве, сэр, – ответил он, не сумев убрать из голоса раздраженные нотки. – О бомбе в центре города.
Я надавил пальцами на виски, чтобы предотвратить приближение головной боли, которое я чувствовал, как иной крестьянин чувствует приближение дождя, даже когда в небе ни облачка.
– Да, я так и подумал.
Американец воспользовался своим преимуществом.
– Должен сказать, сэр, – начал он, – мы слишком долго игнорировали эту проблему. И череда кровавых стычек, которую мы наблюдаем в настоящее время, неминуемо перерастет в полномасштабную войну, если мы не примем самые жесткие меры для подавления беспорядков. Этот процесс, сэр, это накаление обстановки уже происходит.
– Спасибо вам, инспектор, за вашу суровую прямоту. Не смея предположить или хотя бы отдаленно допустить, что ваши слова носят некий оттенок паники…
Дикерсон нахмурился.
– …я тем не менее предположил бы, что в настоящее время самый разумный план действий состоит в том, чтобы просто наблюдать за ситуацией, не вмешиваясь в нее.
– Извините, сэр, но это никакие не действия. Это бездействие. Если мы будем сидеть сложа руки, все станет гораздо хуже.
– Как может быть и в случае, если мы вмешаемся в разборки между криминальными сообществами. Я пока еще не увидел убедительных доказательств того, что законопослушным гражданам грозит какая-либо реальная опасность.
– Но нельзя же игнорировать ситуацию, сэр. Нельзя закрывать глаза на происходящее.
– Много важных дел требуют нашего внимания и времени, инспектор. В нашем положении всегда приходится делать трудный выбор. И решать вопросы приоритетов.
Американец уставился на меня с нескрываемым гневом. Потом совладал с собой и придал лицу выражение, которое сделало бы честь самому убежденному стоику.
– Понимаю, сэр. Но…
– Да?
– Если подобное повторится… если обстановка ухудшится… вы пересмотрите свою позицию?
Я снова потер виски и осторожно сказал:
– Даю вам слово, что обязательно подумаю об этом.
Дикерсон кивнул, после чего встал, круто повернулся и вышел прочь – довольно неучтиво. Одному Богу ведомо, что он скажет нашим коллегам. Но сдается мне, скоро события опередят нас и буквально через несколько дней все беспокойства и благочестивые переживания Дикерсона станут бесполезными, как пламя свечи при наступлении ледника.