По причинам личного характера, вдаваться в которые здесь нет необходимости, вчера вечером я возвращался домой гораздо позже обычного и волею случая проследовал через довольно неблагополучный район в восточном квадранте нашей столицы. Поскольку нанять экипаж в столь поздний час не представилось возможным, мне пришлось добираться до места назначения пешком. Имея весьма респектабельную наружность, я, разумеется, старался держаться как можно незаметнее, дабы не стать объектом криминального внимания.
Улицы оказались почти пустыми, так что обошлось без происшествий. Единственным исключением из данного утверждения явилась случайная встреча, которая и побудила меня написать данную эпистолу. Проходя мимо церкви Святого Иакова, истинного маяка христианства среди языческих трущоб, я стал очевидцем самого постыдного зрелища. Молодая женщина, едва вышедшая из девичества и, как сочли бы иные, обладавшая значительной физической привлекательностью в силу своих белокурых волос и миловидных черт, вдруг выбежала из темного переулка в самой неподобающей для дамы манере и бросилась к запертой двери храма, криком умоляя впустить ее. Растрепанный вид и окровавленное лицо девушки явственно свидетельствовали о нетрезвом состоянии. Поведение у нее было вульгарно неистовое, голос – неприлично громкий и возбужденный.
Озадаченный и встревоженный, я остановился и с минуту наблюдал за этим ненужным представлением, прежде чем из переулка появилась группа бледных мужчин несколько старшего возраста – несомненно, дядья девушки, – которые, невзирая на бурные рыдания и весьма энергичные протесты означенной особы, утащили ее прочь.
Я хотел бы одобрить усилия этих джентльменов по пресечению столь возмутительного нарушения общественного порядка. Никогда в предыдущие века молодость и красота не служили оправданием для непристойного поведения, и я не вижу причин, почему в нынешнюю эпоху положение дел должно хоть сколько-нибудь измениться.
К счастью, я вернулся домой невредимым и рассказываю вашим читателям об этом инциденте исключительно с целью наглядно показать низкий уровень воспитания и культуры удручающего большинства нашей молодежи.
Безусловно, сейчас настало время задать неприятные вопросы всем, кто несет ответственность за молодое поколение, – в частности, учителям и родителям.
Ваш постоянный читатель
Пешеход
Уважаемый доктор! Не знаю, прочитаете ли Вы когда-нибудь мое письмо, ведь говорят, Вы пропали без вести. Говорят, Вы покинули Лондон и уехали странствовать бог ведает куда. Если это правда, я уверена, что Вы так поступили не по собственному выбору. Вы бы никогда не бросили своих друзей и пациентов, находясь в здравом рассудке. Вы хороший человек, доктор Сьюворд, и я Вам доверяю. Знаю, и Вы поверите мне, когда я расскажу, что со мной случилось.
Если Вы гадаете, зачем я пишу к Вам сейчас, отвечаю: затем, что хочу рассказать Вам свою историю и, боюсь, навсегда простится с Вами. Во-первых, Вы должны знать, что я покинула дом Ваших друзей, куда Вы меня отослали. Я сбежала ночью. Старик умер, я сделала все, что могла. Но между мной и хозяином дома, сэр, создалась некоторая неловкость. И со странным хозяйским сыном что-то не так. Говорить об этом он не может, но с ним определенно очень неладно. Чесное слово, я и не помышляла о бегстве, покуда все не стало совсем уже плохо.
Врядли Вы знаете, доктор, но раньше у меня был возлюбленный. Его звали Томас Коули, и хотя он во многих отношениях был человек негодный, я по-прежнему считаю, что сердце у него было хорошее. Он начинал свой жизненый путь в непростых условиях и лехко попал в дурную компанию. Какое-то время водился с Молодчиками Гиддиса и состоял на учете в полиции. Но со мной Том становился другой – мягче, добрее – и хотел только любви, в которой ему столь долго было отказано.
Покинув дом Харкеров, я сразу поехала в Лондон и по приезде написала Тому, что встречусь с ним завтра в шесть вечера в месте, где мы часто встречались раньше: под часами на вокзале Ватерлоо. Там, сэр, можно спрятатся у всех на виду. Можно спрятатся среди людской суеты и остатся незаметным в большой толпе.
И вот, сэр, я стояла и ждала, все еще не теряя надежды. Время шло, и я начала беспокоится. Прождала почти час. Что-то внутри убеждало меня уйти. Голос в голове призывал меня бежать. Инстинкты умоляли задать стрекача. Я всех проигнорировала, сэр. И как же теперь жалею, что не послушалась!
Без нескольких минут семь я увидела Тома, идущего ко мне из толпы. Он улыбнулся сжатыми губами, и я сразу започуяла неладное.
– Привет, цветочек, – сказал он каким-то не своим голосом, равнодушным и холодным. Он был неестествено бледный, и в свете вокзальных фонарей глаза у него сверкали красным, как у сына Харкеров.