Дитя среди чужих

Мне нелегко говорить об этом, — начинает Джек, глядя на свои сложенные руки — извивающаяся масса плоти и непроницаемого мрака. — Но ты должен знать, что я еще недолго буду с тобой, сынок. Мне жаль. Но мое время почти истекло.

Генри гладит руль, не зная, что сказать и чувствовать. Он молчит и ждет.

Все дело в энергии, Генри. Ты уже с трудом удерживаешь меня здесь. Из тебя вышла крутая батарейка, сынок, но когда энергия заканчивается, свет гаснет, — Джек замолкает, словно раздумывая, его глаза из карих превращаются в серебристые, затем обратно. — Когда я умер, ты использовал эту энергию, чтобы держаться за меня, держаться так крепко, что я остался с тобой… по крайней мере, на какое-то время.

— Прости, — тихо говорит Генри.

Нет! Нет, Генри, я рад, что так вышло. Рад, что мне довелось наблюдать, как ты растешь, видеть, как Дэйв с Мэри принимают тебя, любят тебя. Посмотри на меня, Генри.

Генри поворачивается. На мгновение его отец почти полностью оживает. Почти становится собой. Внутри Генри текут радость и печаль, словно река, состоящая из горячего и холодного; это несоответствие, переплетаясь, создает новое чувство, которому нет названия. Чувство, которое можно только испытать, но никогда не объяснить.

Ты подарил мне лучший подарок, Генри. Удивительный, — говорит Джек. А затем, почти лукаво: — И, в некотором смысле… я сделал подарок тебе.

Генри задумывается, затем его глаза расширяются, и на мгновение он забывает об опасности за пределами сарая. О Джиме и Лиаме, о матери и малыше, о трупах собак, о жуках и осах, о холодной комнате в старом доме. На краткий миг он просто остается со своим отцом, и эта радость заливает его разум и душу.

Это прекрасно.

— Мой глаз.

Джек кивает.

Да. Глаз, — отец указывает пальцем на лоб Генри, но не прикасается. — Я знаю, он причинил тебе душевную боль, но все же и помог, так? Ну, надеюсь, хотя бы чуть-чуть. И если честно, без этого, — он снова указывает на лоб Генри, — ты бы и не смог меня увидеть. Неплохой компромисс, да?

Генри улыбается, понимая, что именно такую реакцию ждет его отец, и качает головой.

— Иначе никак, — тихо говорит он, печаль и утрата скрываются за его любовью к призраку, ко всему, что осталось от человека, в котором он когда-то нуждался больше жизни. От человека, который забрал все. От человека, которого он мог простить, которого всегда будет прощать.

Так вот, — хмыкает Джек, — плохая новость в том, что скоро, очень скоро, я больше не смогу тебе помогать, Генри. Не смогу показывать, как думают люди, что они чувствуют. Придется смотреть на это собственными глазами, увидеть мир простым, без обмана. Не получать на все ответы, понимаешь? Потому что такова жизнь, малыш. Жизнь — это вопросы, на которые ты не знаешь ответов, именно их поиск и делает нас людьми. Но я в долгу перед тобой, и я люблю тебя. Но мне кажется, я дал тебе небольшую фору, да?

Генри снова изучает руль, Джек же — свои руки. На мгновение они оба замолкают, пока Генри борется с подступающей грустью, не желая поддаваться ей, но и не желая отпускать.

Хотел бы я обнять тебя, — тихо говорит Джек. — Обнять в последний раз.

— Я тоже, — отзывается Генри и вытирает зудящий, усталый глаз.

Джек вздыхает.

Но сейчас я разряжаю твою батарейку, приятель, а прошлой ночью я израсходовал чертовски много… Но послушай меня. — Генри поднимает взгляд на призрака, широко улыбающегося из-под затененного лба и серебристых глаз. — Все получилось, Генри. Я справился. Твой дядя Дэйв? Он идет. Он близко.

— Правда?

Улыбка Джека исчезает.