Дитя среди чужих

«Господи боже, эта штука видит меня».

Отчаявшись, Генри пытается поговорить. «Мне страшно, — обезумев, думает он. — Ты можешь мне помочь?»

Но свеча вспыхивает, и тяжелая волна тьмы захлестывает разум Генри. Внезапно она становится настолько плотной, настолько обширной, что его накрывает с головой, и его внутреннее зрение слепнет, словно это нечто задуло свечу в мозгу Генри, отключило рецепторы Генри — чувства и осознание.

Полностью погрузившись в существо, он чувствует, как в груди бьется зарождающееся сердце. Руки и ноги еще бесформенны, плотно прижаты к телу. Кожа, почти прозрачная, поглощает все необходимое из жидкости вокруг. Разум полностью сформирован, но слаб. Генри может испытывать только самые низменные порывы. Это похоже на жизнь в утробе матери, ожидание выхода в мир, ожидание…

МАМА.

Генри чувствует прилив радости, желания, потребности.

МАМА ИДЕТ!

Он чувствует это… чувствует ее. Она возвращается, спешит к нему.

Разум Генри открывается еще шире, его вынуждает открыться разум, захвативший его в ловушку. И теперь он прикасается — лишь на мгновение — к ее разуму.

Бескрайняя тьма подсознания этого существа слепит его, удерживает, как паутина муху. Генри изо всех сил пытается освободиться, сбежать.

— Отпустите! — кричит он. То, что он чувствует, когда соприкасается с разумом этого существа, слишком невыносимо.

ИХ МНОЖЕСТВО!

Глаза Генри закатываются; пятки ног начинают стучать по половицам, кулаки сжаты, костяшки пальцев напряжены. Его губы растягиваются, обнажая зубы, а тело напрягается и сотрясается в конвульсиях.

— Генри!

Генри слышит свое имя, но не может ответить. Не может думать.

— Господи, может, у него то же, что и у меня. Эй, засунь пальцы ему в рот! Схвати его за язык, иначе он сейчас подавится! У меня есть клонопин[5], чувак, держись!

На нем руки. Два грубых пальца просовываются ему в рот, холодные ладони сильно давят на щеки. Еще больше рук сжимают ноги, удерживают. Генри давится и вынимает руку изо рта, качает головой и хочет выплюнуть вкус грязной плоти, но вместо этого проглатывает, чувствуя волну тошноты.

— Все хорошо! — кричит Генри, но его голос звучит будто за сотню миль. Он прочищает горло, и темнота рассеивается, как уносимый ветром туман. — Я в порядке, — говорит он и заставляет себя сфокусировать взгляд на лице Лиама, на девушке, которая держит его за лодыжки. Он почти смеется над тем, насколько обеспокоенными они выглядят, потому что знает, что они убили бы его, если бы пришлось. Если бы захотели.

— Вот, вот, — говорит Пит, прибегая на кухню. — Мои таблетки, у меня много. Тоже бывают судороги. Раз в сто лет, но все же.

Генри видит, как Пит протягивает пузырек выписанных таблеток, но потом мальчик снова поворачивается к Лиаму.

— Я в порядке. Просто очень воняет… можно мне воды?

— Принеси ему воды, — говорит Лиам, не отводя взгляд от Генри. Пит шагает к одному из холодильников. — Ты точно в норме?

— Да, — говорит Генри и даже пытается слегка улыбнуться. — Может, закроете дверь?

Лиам изучает его еще какое-то время.

— Закроем. Заколотим на хрен, ладно?

Там что-то еще, Генри знает. То, о чем не знают его похитители. То, что они упустили. В погребе есть что-то еще, и это там живет эта штука. И Генри думает, что оттуда и идет запах.

Там что-то гниет, и они не знают. Оно как-то спрятано.

— Генри? Господи, ты будто отключился, — Лиам свирепо смотрит на него этим задумчивым взглядом, который очень не нравится Генри. Он будто говорит: «Я тебя разгадаю, парень. И тогда тебе не поздоровится. Типа, прям ВООБЩЕ НЕ КРУТО БУДЕТ».

— Все хорошо, — быстро говорит Генри, и Пит протягивает ему бутылку воды. Генри делает глоток, наслаждаясь прохладным приливом влаги, очищающим рот и наполняющим желудок комфортом. Он смотрит на Лиама широко раскрытыми и невинными глазами. — Но…

— Но что?

Генри пытается слабо улыбнуться, потом передумывает и вместо этого натягивает свое лучшее милое детское личико.

— Можно мне посмотреть, как вы играете?