Дитя урагана

Экспресс шел из Сиэттла; в пульмановском вагоне было душно, стоял противный дух людей, которые ели, курили и спали здесь. Снег набивался между рамами окон, а внутри с каждым часом становилось все удушливее. Весь день поезд мчался по заснеженной равнине; ближе к ночи пассажиры заваливались спать на койки за зелеными занавесками. Изредка под звон поездного колокола из окружающей белизны вдруг непонятным образом возникал какой-нибудь город. А посреди прерий иногда из сугроба вился дымок. Это топилась печь на одной из погребенных под снегом ферм. Меня пугали эти необъятные снежные поля, в которых словно вымерло все живое.

— А посмотрели бы вы на них весной, — говорила пожилая женщина, моя попутчица. — Все зеленеет, так и кипит разной живностью.

Эта женщина и ее муж сели в вагон на одной из станций среднего Запада, имея при себе внушительную корзину с провизией. Мы мило болтали, пока не наступало время очередной еды, и тогда все свое внимание они отдавали содержимому корзины.

Еда в вагоне-ресторане стоила дорого, и я позволяла себе только самый скромный завтрак и вечером — обед. А в полдень мои попутчики раскладывали на столике у меня перед носом свои припасы и самодовольно жевали цыплят и пироги, в то время как я разглядывала пейзажи за окном. И они ни разу не предложили мне ни крошки, что было бы совершенно немыслимо в Австралии.

У нас в Австралии обычай требует в далеком путешествии предложить хотя бы бутерброд или фрукты каждому, кто окажется рядом с тобой и не ест, когда ешь ты. Мало того, я знаю людей, которые всегда в дорогу берут лишнюю провизию на случай, если попадется нерасторопный попутчик или попутчица, не запасшиеся едой; правда, теперь в поездах дальнего следования торгуют фруктами, печеньем и шоколадом. И позже меня не раз поражала эгоистичность американцев, столь разительно отличающаяся от щедрости и дружелюбия австралийцев. Американцы — те, кого я знала, — обычно были слишком заняты, слишком озабочены своими собственными делами, чтобы интересоваться кем-либо еще.

Спертый воздух и вонь в вагоне стали невыносимы. Я ухитрилась простудить горло и чувствовала себя совсем больной. К моей радости, оказалось, что можно на несколько дней остановиться в Чикаго.

Так я и сделала и два или три дня провела, осматривая этот город. Но очень скоро обнаружилось, что зимой в Чикаго выходить из дому в обычной кожаной обуви довольно рискованно. Отправившись в первый раз побродить по городу, я стала скользить и спотыкаться, словно основательно приложилась к бутылке; пришлось повернуть обратно. До дома, где я снимала комнату, я добиралась, хватаясь за стены и ограды вдоль тротуаров.

— Ну и ну, — отдышавшись после приступа смеха, сказала хозяйка. — Вы что ж, не знали, что в Чикаго в такую погоду шагу не ступишь без галош?

Срочно обзаведясь галошами, я отправилась морозным вечером послушать негритянского оратора Букера Вашингтона, который выступал в небольшом зале на берегу озера. Это по сей день остается самым ярким из моих воспоминаний о Чикаго. Букер Вашингтон был коренаст, с вьющимися волосами и типично негритянским лицом. Впечатление оказалось самым неожиданным — никогда мне не приходилось еще слышать оратора, которому дана была такая сила красноречия и такая власть над слушателями. Он выступал в тот день в зале, буквально ломившемся от публики. Прямота этого человека, его достоинство, наивная ирония его рассказов о борьбе негров за человеческие права в «стране господа бога» вызывали восхищение.

И теперь, когда я уже слышала Джорджа Бернарда Шоу, Ллойд Джорджа и других прославленных ораторов, я по-прежнему вспоминаю Букера Вашингтона с восхищением, хотя его способ решения негритянской проблемы в Соединенных Штатах — возвращение к земле и работа на ней — давно отвергнут как слишком примитивный. Пожалуй, Поль Робсон обладает тем же редким даром власти над слушателями, но кругозор его неизмеримо шире. Трудно забыть звучную музыку мощного голоса Робсона, но та же глубокая взволнованность судьбой своего народа, та же искренность свойственна была и Букеру Вашингтону.

В Нью-Йорке мне поначалу пришлось туго. Когда на улице я просила кого-нибудь указать мне дорогу, одни удивленно таращили глаза и, не отвечая, проходили мимо, а другие никак не могли понять, о чем я говорю. Люди с сомнением покачивали головами и так подозрительно отлядывали меня, что даже самый простой и вежливый вопрос: «Простите, пожалуйста, не скажете ли, как добраться до вокзала?» — стал казаться мне рискованным.

Часть моего багажа затерялась в пути, и я пробовала его отыскать. В конце концов кто-то сообразил:

— А, так это вам надо на станцию!

Но пропавший чемодан мне так и не вернули, хотя железнодорожное агентство отвечало за доставку багажа в Нью-Йорк.