Дитя урагана

Диспуты кружка всегда проходили необычайно оживленно, поскольку обычно речь шла о браке и сексуальных отношениях. Там мне довелось услыхать, что «брак — это сделка, при которой женщина продает свое право на самостоятельную сексуальную жизнь». Но, заинтересовавшись «Нью-эйдж» и цеховым социализмом, я стала находить собрания кружка слишком феминистскими и анархистскими. Кое-кто из моих друзей доказывал, что синдикализм предлагает более действенные меры в борьбе с нищетой и эксплуатацией. Да и сама я больше склонялась к синдикализму. Пылкая суфражистка Мюриэль Мэттерс, та самая, что приковала себя однажды к решетке у галереи в палате общин, исповедовала научное христианство. Меня восхищали пыл и убедительность выступлений Мюриэль в защиту женских прав, но ее веру в научное христианство и масонство я принять не могла. А Робби по-прежнему увлекалась теософией и даже убедила меня прочесть несколько своих книжек.

Однако мой ум был слишком поглощен проблемами реального мира, чтобы удовлетвориться фантазиями метафизиков. Я жаждала конкретного дела, конкретных мер, которые помогли бы уничтожить нищету, суеверия и несправедливость, грозившие гибелью стольким жизням.

И постоянно, в самых разных источниках я искала ответа на тревожившие меня вопросы. Я ходила на собрания Фабианского общества, брала интервью у Мэри Мак-Артур и Маргарет Бондфилд, и практические результаты их работы по объединению английских женщин в профессиональные союзы подкрепили растущее во мне убеждение, что деятельность, направленная на улучшение условий жизни, куда важнее, чем размышления о тайнах души и влиянии потусторонних сил.

Однажды, вспомнив о десяти фунтах, обещанных мне за первый опубликованный в Англии рассказ, я отправилась в редакцию «Равноденствия» на Виктория-стрит в надежде получить наконец свои деньги. Preux chevalier пытался отговорить меня — он считал этот журнал «неврастеничным, истеричным и идиотичным», но я не могла быть объективной, вспоминая, как редактор расхваливал мое произведение.

Отыскав дверь с вывеской «Равноденствие», я постучала.

— Войдите! — послышался замогильный голос.

Перешагнув порог, я оказалась в просторном помещении, на первый взгляд почти пустом. На полу был нарисован белый круг с изображениями знаков зодиака. По стенам висели крылья летучих мышей, чучело крокодила и прочие весьма странные предметы. А в дальнем конце комнаты стояла открытая книга — самая огромная из всех, какие мне когда-либо приходилось видеть. Пока я удивленно оглядывалась кругом, над коричневым кожаным переплетом гигантской книги появилась голова и обратила ко мне лицо, неподвижное, как маска.

— Ну-с? — сурово вопросила маска мужским голосом.

Несколько испуганная, я робко объяснила, кто я и зачем явилась в редакцию «Равноденствия».

— Видите ли, я уже несколько месяцев как уехала из Австралии, — сказала я. — А вы, наверное, выслали чек туда, и я не успела вас предупредить. Простите...

— О нет, не извиняйтесь! — воскликнуло видение уже вполне добродушно. — Я — Кроули. Чека мы не посылали. Взамен для вас оставлен экземпляр журнала, подарочное издание того номера, где напечатан ваш рассказ.

После этого мистер Кроули пригласил меня присесть и беседовал со мной весьма мило — наговорил комплиментов моему писательскому таланту, рассказал о Братстве древних религий, члены которого субсидировали издание «Равноденствия», об изучении ими тайн эзотерической философии и обрядов, практиковавшихся древними жрецами.

И все же для меня было большим разочарованием получить вместо десяти фунтов экземпляр «Равноденствия» в белом, тисненном золотом переплете; правда, мистер Кроули вручил мне еще и томик своих стихотворений и предложил познакомиться кое с кем из своих последователей. Поэзия его оказалась цветистой, исступленно-религиозной, с образами, почерпнутыми из мифологии и болезненно-чувственного воображения. И все же часто в его стихах ощущалась своеобразная буйная красота, как, например, в сонете «Пловец».

Я знала Элистера Кроули тех дней, когда он привлекал вниманием как поэт и мистик. Он не был тогда еще «великим зверем», описанным Джоном Саймондсом в книге об удивительной карьере Кроули. Известно, что вместе с Кроули в тайном обществе оккультной магии состоял и Йитс[40], хотя позднее они разошлись.

Помню, редактор «Английского ревю» Остин Харрисон сказал:

— Он (Кроули) говорит, будто он — одно из воплощений Люцифера, но сомневаюсь, чтобы он сам верил этому.

К счастью, у меня хватило здравого смысла держаться подальше от мистера Кроули и его фантастических теорий. Когда по собственной инициативе Кроули составил мой гороскоп, то сказал, что моим символом является «скрытый священный огонь». «Но, — добавил он тут же, — пожалуй, этот огонь скрыт слишком уж плотной завесой». В другой раз он полюбопытствовал, не пробовала ли я гашиш как средство оживления творческой фантазии. Я заявила, что не пробовала и не имею никакого желания это делать.