Дюна

– До сих пор люди и плоды их трудов словно болезнь поражали кожу любой планеты, – продолжил отец. – Природа компенсирует хворь – или ослабляет, или изолирует ее – и запускает тогда систему в замкнутом виде.

Коршун опустил голову, расправил крылья и вновь сложил их. Все внимание его теперь было обращено к бессильной руке.

Кайнс понял, что сил у него не осталось уже и на хриплый шепот.

– Историческая система взаимного мародерства и вымогательства прекращается здесь, на Арракисе, – сказал отец. – Нельзя бесконечно красть, не учитывая потребности тех, кто придет после тебя. Физические свойства планеты вписаны в ее экономические и политические анналы. Записи эти перед нами, и наш курс очевиден.

«Неужели он так и не прекратит? – подумал Кайнс. – Лекции, лекции, лекции… вечные лекции».

Коршун на шажок подпрыгнул к простертой руке; наклонив голову, глянул одним глазом, потом другим на открытую плоть.

– Арракис – планета монокультуры, – объявил отец, – только одной. И ее урожай обеспечивает правящему классу существование, которое правящие классы вели всегда и всюду во все времена, оставляя крохи для прокорма человекообразной массы полурабов. И наше внимание привлечено к этим массам и крохам. Они гораздо более ценны, чем это предполагалось.

– Отец, я не слушаю тебя, – прошептал Кайнс, – уходи.

А потом снова подумал: «Мои фримены, конечно же, неподалеку, они не могут помочь, но птиц видят и придут, просто чтобы убедиться, нет ли здесь влаги».

– Народ Арракиса, труженики его, узнают, что цель наша в том, чтобы по здешней земле текли воды, – провозгласил отец. – Большинство их, конечно, будут лишь полумистически представлять, как мы собираемся этого добиться. Многие, не представляющие массовых ограничений, решат даже, что мы привезем сюда воду с какой-нибудь богатой ею планеты. Пусть они думают что угодно – это безразлично, пока они верят нам.

«Еще минута – я встану и скажу ему все, что о нем думаю, – решил Кайнс, – стоит и болтает вместо того, чтобы помочь».

Птица подскочила еще на шажок к оцепеневшей руке. Позади нее на пески опустились еще два коршуна.

– Религия и закон для масс должны быть едины, – сказал отец. – Акт неповиновения должен являться грехом и наказываться священством. Отсюда следует двойная выгода: объединение народа и усиление в нем повиновения и храбрости. Но полагаться мы должны не на храбрость отдельных личностей, а на храбрость населения в целом.

«Ну, куда же запропало это мое население, когда оно мне более всего необходимо?» – думал Кайнс. Собрав все силы, он чуть сдвинул ладонь, погрозив коршуну. Тот отскочил к товарищам, готовым взлететь в любую секунду.

– Наша эпоха получит ранг естественного феномена, – сказал отец. – Жизнь на планете – сложная ткань, сотканная из множества нитей. Изменения флоры и фауны в первую очередь будут определяться грубыми физическими силами, которыми мы манипулируем. Когда они установятся… впрочем, такие изменения сами станут управляющими факторами, и нам придется иметь дело и с ними. Имей в виду, кстати, что нам необходимо контролировать три процента поверхностной энергии… только три процента, чтобы система стала самовоспроизводящейся.

«Почему ты не помогаешь мне? – удивился Кайнс. – Вечно одно и то же: когда ты нужен, всегда тебя нет». Он хотел повернуть голову, глянуть на говорящего и взглядом заставить старика замолчать. Мускулы не повиновались ему.

Коршун шевельнулся. Он приблизился к ладони осторожными шажками, товарищи его наблюдали, якобы не выказывая интереса. Коршун остановился лишь в шаге от его ладони.

Глубочайшая ясность переполнила ум Кайнса. Он вдруг понял, что Арракис имеет возможность, которой отец так и не увидел. И варианты развития событий затопили его голову.

– Не может быть для твоего народа несчастья ужаснее, чем быть отданным в руки героя, – сказал отец.

«Просто читает мысли, – подумал Кайнс. – Ну и пусть… В мои ситчи уже разосланы предупреждения. Их-то ничто не остановит. Если сын герцога жив, его найдут и сохранят, как я и приказал. Женщиной, его матерью, они могут пренебречь, но мальчика сохранят».

Коршун подпрыгнул ближе, готовясь клюнуть в ладонь. Наклонив голову, вглядывался в распростертую на спине плоть. И вдруг вытянул шею и с криком взмыл вверх. Прочие последовали за ним.

«Они пришли! – подумал Кайнс. – Пришли мои фримены!»

И тут в песке глухо заурчало.

Этот звук знал каждый. Любой фримен мог отличить его от издаваемых червем звуков, от всех шумов пустыни. Где-то в глубине под ним предспециевая масса впитала достаточно воды и органики малых делателей и достигла критической стадии роста. Глубоко в песке образовался гигантский пузырь двуокиси углерода и устремился вверх, увлекая за собой вихрь пыли. Он вынесет наверх то, что формировалось в глуби, и утянет вниз все, лежащее на поверхности.

Коршуны кружили над ним, криками выражая разочарование. Они знали, что происходит. Как и любое рожденное в пустыне существо.

«А я рожден в пустыне, – думал Кайнс, – видишь меня, отец? Да, я рожден в пустыне».