Дюна

Религиозная традиция фрименов явилась основой того, что мы называем отныне «Опорой Вселенной»: ее Квизара Тафвид теперь среди нас со всеми законами, доказательствами и пророчествами. Они приводят с собой мистическое озарение Арракиса, для глубинной красоты которого характерна трогательная старинная музыка, несущая на себе печать нового пробуждения. Кто из нас не слышал «Гимн сердца», кто не был глубоко растроган им?

Я избороздил стопами пустыню
До дрожавших вдали миражей.
Жаждал славы, искал опасности.
Я бродил равнинами Аль-Кулаба
И видел, как время ровняет горы,
Пытаясь догнать и осилить меня.
И навстречу летели дни воробьями,
Быстрей, чем волк в последнем броске.
Они были листьями на дереве моей юности.
Я слышал их писк на ветвях,
И меня клевали их клювы и царапали их когти.

Принцесса Ирулан. «Арракис Пробуждающийся»

Человек выполз на гребень дюны – крошечная песчинка под утренним солнцем. От его джуббы остались только рваные лохмотья, сквозь прорехи виднелась кожа. Капюшон от плаща оторвали, но человек ухитрился соорудить себе тюрбан из подола. Из-под повязки свисали соломенного цвета пряди волос, торчала редкая бороденка и густые брови. Под абсолютно синими глазами чернели глубокие тени. Свалявшиеся волосы на бороде и усах отмечали место, где обычно торчала трубка конденскостюма.

Человек перегнулся через гребень, протянул руки вниз, на осыпь. На его руках, ногах и спине выступала кровь. Желто-серый песок лип к ранам. Он медленно оперся на руки и, покачиваясь, встал. И в этом неуклюжем движении еще заметны были следы былой отточенности.

– Я и есть Лайет-Кайнс, – обратился он к пустынному горизонту хриплым голосом – слабой карикатурой на былую его силу. – Я планетолог Его Императорского Величества, – уже прошептал он, – эколог планеты Арракис. Я – хранитель этой земли.

Он пошатнулся и боком повалился на хрупкую корочку с наветренной стороны дюны. Руки его слабо зарылись в песок.

«Я – хранитель этой земли», – подумал он.

Он понимал, что его лихорадит, что надо спрятаться в песок, найти в нем слой попрохладнее и укрыться в нем. Но он уже чувствовал сладковатое зловоние эфиров, выделявшихся из предспециевого пузыря, зреющего внизу, под песками. Такие места опасны. Он знал это получше, чем иной из фрименов. Раз предспециевая масса запахла, значит, давление газов в глубинной полости вот-вот вызовет взрыв. Отсюда следует убираться.

Руки его слабо скребли песчаную поверхность, ум пронзила четкая, ясная мысль: «Реальное богатство планеты заключается в ее ландшафте, в том, как мы используем этот основной источник цивилизации в агрикультуре».

И он подумал, как странно, что мозг, настолько привыкший к своей тропе, так и не может сойти с нее. Солдаты барона бросили его в песках, без воды и конденскостюма… кому-то приятно было думать, что он умрет именно так, погубленный собственной планетой или же в пасти песчаного червя.

«Харконненам всегда было сложно убивать фрименов, – подумал он. – Мы умираем медленно. Я уже должен был умереть… Я скоро умру… но я не могу перестать быть экологом».

– Высочайшим достижением экологии является постижение последствий.

Голос взволновал его, он узнал знакомые интонации… но владелец голоса был мертв. Это был голос отца, работавшего здесь планетологом до него, – давно уже мертвого, погибшего при обвале пещеры у котловины Пластыря.

– Ну что, попал в переделку, сын? – спросил отец. – Надо было заранее представлять последствия, когда взялся помогать ребенку герцога.

«Брежу», – подумал Кайнс.

Казалось, голос доносится справа, Кайнс ободрал лицо о песок, поворачивая голову в ту сторону, – ничего, только изогнутый склон дюны, над которым под испепеляющим солнцем пляшут демоны жары.

– Чем жизнеспособнее система, тем больше в ней ниш для жизни, – произнес отец на этот раз слева, откуда-то из-за спины.

«Чего это он ходит вокруг? – спросил себя Кайнс. – Не хочет, чтобы я увидел его?»

– Жизнь повышает способность системы к поддержанию жизни, – сказал отец, – жизнь делает доступнее необходимую пищу. Она связывает в системе больше энергии с помощью игры громадного количества химических взаимодействий между организмами.

«Что он все поет об одном и том же? – спросил себя Кайнс. – Все это я знал еще в десять лет».