Дюна

– Если бы я хотела жить с марионеткой, герцог женился бы на мне, – сказала она, – и даже думал бы, что сделал это по собственной воле.

Хават нагнул голову, глядя исподлобья сквозь редкие ресницы. Только крайнее усилие воли не позволяло ему теперь крикнуть охрану. Усилие воли… и неуверенность. Даже кожа его не забыла эту покорность. В тот миг она могла бы извлечь оружие и спокойно убить его.

«Неужели у каждого человека есть такое слепое пятно? – думал он. – Неужели каждого из нас можно заставить что-то сделать без осознания самого поступка? – Мысль эта потрясла его. – Кто же может остановить личность, обладающую такой силой?»

– Теперь ты увидел каменный кулак в мягкой перчатке Бинэ Гессерит, – сказала она, – немногие остаются в живых после этого. Такая штука для нас несложна. Со всем моим арсеналом ты не знаком, учти.

– Почему же вы не обратите всей этой силы против врагов герцога? – спросил он.

– Как? И против кого? – возразила она. – Надо ли делать из герцога слабака, не способного действовать без моей помощи?

– Но с такой силой…

– Сила – это обоюдоострый меч, Сафир, – сказала она. – Ты сейчас думаешь: как ей просто заставить свое живое орудие смертельно ранить врага! Истинно, Сафир. Даже тебя. Но чего я добьюсь? Если бы мы, Дочери Гессера, делали такое, что подумали бы о нас? Мы не хотим этого, Сафир. Мы не хотим погубить себя сами. – Она кивнула. – Мы действительно существуем только для того, чтобы служить.

– Мне нечего ответить, – произнес он. – Вы знаете, мне нечего ответить.

– И ты не скажешь никому о том, что произошло между нами, – произнесла она. – Я ведь знаю тебя, Сафир.

– Миледи… – Старик вновь попытался сглотнуть пересохшим горлом.

Он думал: «Да, силы ее велики. Но тем более грозным оружием станет она в руках Харконненов».

– Герцога могут погубить не только враги, но и друзья, – сказала она. – Я надеюсь, теперь ты продумаешь свои подозрения и поймешь, что для них нет причины.

– Если это можно будет доказать, – сказал он.

– Если, – фыркнула она.

– Если, – сухо повторил он.

– Ты слишком упрям, – проговорила она.

– Осторожен, – произнес он, – к тому же я всегда учитываю возможность ошибки.

– Тогда я задам тебе еще один вопрос: если ты стоишь перед другим человеком, связанный и беспомощный, – в руках у него нож, приставленный к твоему горлу, но он тебя не убивает, наоборот, развязывает путы и дает нож тебе в руки…

Она поднялась, повернулась к нему спиной и сказала:

– А теперь можешь идти, Сафир.

Старый ментат поднялся, рука его нерешительно поползла в карман к смертоносному оружию. Он вспомнил арену, давнюю корриду отца герцога (все-таки он был храбр, какими бы ни были его промахи). Свирепый черный зверь замер в смятении с опущенной головой. Старый герцог спиной повернулся к рогам, плащ с капюшоном небрежно переброшен через руку, рев одобрения на трибунах.

«Бык – я, а она – матадор», – подумал Хават. Он отнял руку от оружия, поглядев на выступивший на ладони пот.

И понял, чем бы все это в конце концов ни закончилось, мига этого он не забудет, не забудет и высшего восхищения леди Джессикой.

Спокойно повернувшись, Хават вышел из комнаты.

Джессика отвела взор от его отражавшейся в оконных стеклах фигуры и обратилась лицом к закрывшейся двери.

– А теперь последуют и соответствующие поступки, – прошептала она.

Разве борешься ты со снами?
Разве бьешься с тенями?
Разве ходишь во сне?
Но время твое ускользнуло,
Твою жизнь забрали,
А ты все беспокоился о пустяках —
Жертва своего безрассудства.

(Из плача о Джемисе на Погребальной Равнине) Принцесса Ирулан. Из сборника песен Муад'Диба

Стоя в прихожей собственного дома, Лето изучал записку в свете одинокой плавучей лампы. До рассвета оставалось еще несколько часов, и он ощущал усталость. Вестник от фрименов передал эту записку охране внешнего поста, едва герцог прибыл с командного пункта.

В ней значилось: «Столб дыма среди дня, столб огня в ночи».

Подписи не было.

– Что это значит? – удивился он.

Вестник исчез, не дожидаясь ни ответа, ни допроса. Он ускользнул и растаял в ночной мгле – тень среди теней.

Лето сунул записку в карман куртки, чтобы показать ее позже Хавату. Отведя прядь волос от глаз, он вздохнул. Действие бодрящих таблеток закачивалось. После званого обеда прошло два длинных дня, а не спал он еще больше.

Главной во всех военных проблемах была тревожная беседа с Хаватом, его отчет о разговоре с Джессикой.

«Может быть, разбудить ее, – подумал он. – Играть с ней в эту секретность нет больше никакой нужды. А может быть, подождать еще?»

Чтобы этого Дункана разорвало и прихлопнуло!

Он покачал головой: «Не Дункан – это я был не прав, затеяв эту историю с Джессикой. И пора кончать, пока не вышло большей беды».