Дюна

Для него перезвон капель отмеривал уходящее время, навсегда утекавшее мимо. Эти мгновения, чувствовал Пол, не повторятся. Он ощущал необходимость действий, следовало решиться на какой-то поступок, но у него не было сил даже пошевельнуться.

— Мы знаем, сколько воды нам нужно, и, когда ее станет довольно, мы изменим лицо Арракиса.

Отряд благоговейно и негромко отозвался:

— Би-лал кайфа.

— Трава остановит дюны, — сказал Стилгар громче, — вода пропитает почву под корнями кустов и деревьев.

— Би-лал кайфа, — заголосили вокруг нараспев.

— Каждый год полярные шапки отступают все дальше и дальше, — продолжил Стилгар.

— Би-лал кайфа, — звенели голоса.

— Мы сделаем уютный дом из Арракиса с тающими ледниками на полюсах, с озерами в умеренных зонах… и лишь глубокую пустыню оставим делателю и его специи.

— Би-лал кайфа.

— И никто, ни один человек, не будет жаждать воды. Человеку будет дано черпать ее из родника, пруда, озера, канала. Она будет бежать по канатам, орошая наши посадки. И всякий будет вправе воспользоваться ею. Она будет его… лишь протяни руку.

— Би-лал кайфа.

Джессика чувствовала в этих словах религиозный обряд, инстинктивное благоговение. «Они в ладу с собственным будущим, — думала она, — у них есть вершина, которой следует достигнуть. Эта мечта ученого… а простые люди, крестьяне, как они отдались ей!»

Мысли ее вернулись к Лайету-Кайнсу, императорскому экологу планеты, ставшему здесь туземцем… Она удивилась. В душах фрименов пламенела мечта, и она чувствовала за ней руку эколога. И за такую свою мечту эти люди с радостью отдадут жизнь. Как повезло ее сыну: у его народа есть цель! Таких людей легко воспламенить, пробудить в них энергию и фанатизм. Из них можно выковать меч, который вернет Полу его законное положение.

— А теперь в путь, — сказал Стилгар, — дождемся восхода первой луны. Проводим Джемиса в дорогу — и домой.

Оставив за спиной водоем, люди последовали за ним вверх по лестнице, нерешительно бормоча.

Следуя за Чени, Пол понял, что миг выбора миновал, и теперь собственный миф поглотит его. Это место он видел не раз еще на Каладане, в пророческих снах, но увиденное сейчас дополнило видение. Пророческий дар имел пределы, он вновь ощущал это. Он словно бы мчался вместе с волной времени иногда на гребне, иногда за ним, а вокруг вздымались и рушились иные волны, то открывая его взору, то пряча переносимое ими.

А впереди нерушимым утесом маячил дальний джихад — свирепый и кровавый. Как скала над прибоем.

Миновав последнюю дверь, они вернулись в основную пещеру. Дверь закрыли, погасили огни, сняли покрышки со входов… снаружи была ночь, над пустыней высыпали звезды.

Джессика подошла к иссушенному краю скалы у входа, поглядела на звезды, низкие и сверкающие. Вокруг нее шевелились, за спиной настраивали бализет, Пол напевал, задавал тон. В голосе его была такая грусть! Это не понравилось ей.

Из темной глубины пещеры прозвучал голос Чени.

— Расскажи мне о водах твоего мира, Пол-Муад'Диб.

Пол отозвался:

— В другой раз, Чени. Обещаю.

Такая печаль!

— Хороший бализет, — произнесла Чени.

— Очень, — согласился Пол. — Как ты думаешь, Джемис не будет возражать, если я попользуюсь им?

«Он говорит о мертвом в настоящем времени», — подумала Джессика. Слова сына встревожили ее.

Вмешался мужской голос:

— Иногда он любил музыку, Джемис-то.

— Спой тогда какую-нибудь из ваших песен, — попросила Чени.

«Сколько женственного очарования в голосе этой девочки! — подумала Джессика. — Следует предостеречь Пола относительно женщин… и поскорее».

— Эту песню сочинил мой друг, — сказал Пол. — Я думаю, теперь он мертв, мой Гарни. Он называл ее вечерней песней.

Отряд притих, мальчишеский тенор Пола вздымался над звяканьем и треньканьем струн бализета.

Смеркается… время настало костра.
Ясное солнце кануло в реку тумана.
Смятенную душу очисть от дневного обмана,
Успокой мою память, о сердца сестра.

Музыка отдавалась в сердце Джессики, языческая и плотская, вдруг напомнившая ей о себе, о потребностях тела. В напряженном молчании она слушала.

Усыпанный звездами реквием ночи — для нас.
И счастье навеки, навеки — в глубине твоих глаз…
И любовь в одеянье цветочном ласкает сердца,
И любовь в одеянье цветочном навек, до конца.

Когда отзвучали последние звуки, среди мгновенной тишины Джессика подумала: «Почему мой сын поет любовную песню этой девочке? — Она даже испугалась. — Жизнь мчится, да так, что ее не ухватишь ни за какие вожжи. Почему он выбрал именно эту песню? — удивление не оставляло ее. — Часто инстинктивный выбор — самый правильный. Почему он это сделал?»

Пол молча сидел в наступившей тьме, единственная мысль владела им: «Моя мать — враг мне. Она не понимает этого, но тем не менее. Она навлекает на меня джихад. Она родила меня, воспитала. Она — враг мне».

***