Дивеевские Христа ради юродивые Пелагия, Параскева и Мария

Действительно, никаких разбирательств по поводу пощечины епископу так и не было.

Все шесть месяцев, в продолжение которых начальствовала Лукерья Васильевна, блаженная Пелагия Ивановна воевала: все ломала и била. Она громко говорила всем, что не быть у них настоятельницы иной, кроме игумении Марии, и во время пребывания в монастыре следственной комиссии по этому делу легла в главных воротах и громко обличала виновников и виновниц смуты.

Кроме принесенного котенка блаженная убила и своего. Анна Герасимовна рассказывала так:

“Что это, — говорю, — Пелагия Ивановна, будет тебе! Все-то бьешь да убиваешь; кажется, сама-то кошек любила, а тут, гляди-кась, другого котенка уж убиваешь. Как это не жалко тебе? — говорю. — Ведь тварь чем же виновата!” “Так-то так, батюшка, — отвечает, — да что же делать-то, когда так надо”. Вот тебе и толкуй с ними, блаженными-то.

Гляжу раз: бежит откуда-то и несет прехорошенького котенка; где взяла, уж не знаю. Принесла она его да в передний-то угол на лавку и посадила, гладит да приговаривает: “Ну вот, двух я убила, а ты уж теперь поживи у меня”. “Ну, — говорю, — одного убила, да еще мало, и другого, а теперь своего принесла; пусть же этот вот и живет”.

К вечеру, слышу, приехал к нам Тамбовский архимандрит Иоаким (неправильное-то нектарьевское дело в Святейший Синод поступило, временно, вишь, перевели нас к Тамбовскому архиерею) для того, чтобы матушку-то Елисавету Алексеевну, не по-Божьему-то у нас отнятую, нам возвратить и опять поставить начальницею; тут-то уж и поняла я все ее проделки. Вот почему котенка-то сама принесла. Эх, Пелагия Ивановна, Пелагия Ивановна! И чудна только она была».

Жизнь блаженной после водворения порядка в обители

Анна Герасимовна вспоминала: «Ну, с тех вот пор, как возвратили нам матушку-то Елисавету Алексеевну, все по-прежнему стало у нас спокойно; перестала озорничать и моя Пелагия Ивановна. Вместо камней да палок с матушкиного игуменства цветы полюбила, цветами заниматься стала. Сидит ли, ходит ли, сама, знай, их перебирает; и сколько, бывало, ей нанесут их! Целые пуки. Всю-то келию затравнят ими. Тут вот она и бегать почти перестала; все больше в келии бывало, сидит. Любимое ее место было на самом-то ходу, между трех дверей, на полу, на войлочке у печки. Повесила тут батюшки Серафима портрет да матушкин; с ними, бывало, все и ночью-то разговоры ведет да цветов им дает».

«Любила она очень цветы, — говорил художник М. П. Петров, подтверждая рассказ Анны Герасимовны, — и если имела их в руках, задумчиво перебирала их, тихо нашептывая молитву. В последнее время живые цветы почти всегда имелись у ней в руках, потому что их приносили ей те, кто желал сделать ей удовольствие, и эти цветы видимо утешали ее. Перебирая их и любуясь ими, она и сама делалась светлою и радостною, точно витала уже умом своим в ином мире.

После 20-летнего подвижничества в Дивееве Пелагия Ивановна вдруг резко изменила образ своей жизни. Однажды сказала она своей келейнице, Анне Герасимовне: “Сейчас был у меня батюшка Серафим, велел молчать и находиться более в келии, чем на дворе”. И она замолчала и редко кого удостаивала своим разговором, говорила мало, отрывистыми фразами, более сидела в келии и, подобно преподобному Арсению Великому, стала избегать людей и более внимать себе. В это время духовные подвиги ее были самые разнообразные».

«Спать она почти не спала, разве так, сидя тут же или лежа немного задремлет, а ночью, случалось, посмотришь — ее уж и нет. Уйдет, бывало, и стоит где-нибудь в обители, невзирая ни на дождь, ни на стужу, обратясь к востоку — полагать надо, молится. Больна никогда не бывала», — рассказывала Анна Герасимовна.

По воспоминаниям М. П. Петрова, «та цепь железная, которой некогда приковывал ее муж и которую она принесла с собой в Дивеево, служила и теперь ей подчас веригами, а подчас изголовьем. Спала она и сидела всегда на полу и непременно около входной двери в келию, так что проходящие нередко наступали на нее или обливали ее водою, что, видимо, доставляло ей удовольствие. Как только все в келиях улягутся на ночь спать, Пелагия Ивановна, тоже притворявшаяся, что ложится спать, вставала, становилась на молитву и молилась почти всегда до утра, тихо плакала и вздыхала на молитве и иногда в восторге духовном громко восклицала, чем и будила бывшую около нее келейницу Анну Герасимовну, причем притворялась спавшей и восклицавшей во сне. Пищу принимала умеренно и питалась преимущественно черным хлебом, который носила всегда за пазухой и из которого катала шарики. Эти шарики служили ей вместо четок при совершении молитвы Иисусовой. И это было почти постоянным ее занятием. Ногтей Пелагия Ивановна никогда не обрезала и никогда не ходила в баню. Вообще, тело свое видимо истязала и угнетала».

Однажды она лежала на полу келии возле топившейся печи. Горячий уголек выскочил из печи и упал ей на висок. Она даже не пошевельнулась, чтобы его скинуть и лежала до тех пор, пока уголек не остыл.