Диверсант Петра Великого

Здоровый детина едва не прыгал от счастья. Он, как и его товарищи, были из ремесленного сословия и в жизни не носили сапог. Все детство они пробе гали босиком, зимой одевали лапотки с обмотками. Кое-кто из них еще носил и торбаза, грубо скроенные из обрезков кожи глубокие тапочки-галоши. Лишь у Петра в полку они первый раз увидели башмаки, которые не защищали ни от холода, ни от грязи, ни от сырости. Хуже всего, что от долгих упражнений и на маршах ноги в них сбивались до мяса, в кровь. Кожаные сапоги с толстой подошвой, густо промазанные дегтем и подбитые настоящими железными гвоздиками, для них вообще были недоступной мечтой, стоимостью в безумные деньги.

– Вам это, все вам, солдатики. Со мной не пропадете… И одеты будете, и сыты, и монета в кошельке водиться будет. А таких добрых молодцев и бабы жарко обнимать будут… Только, братцы, пока одежу новую спрячем. Нельзя, чтобы ее раньше видели. Не будем дразнить гусей.

…Когда же закончился и этот, оказавшийся очень длинным, день, я понял, что сделал еще один шаг вперед. Правда, моя цель – возвращение домой – была еще так же далека, как и в самом начале моего пути.

Глава 8. Удивил – победил

Архангельск был довольно странен на вкус обывателя из центральной или западной части России. В нем совсем не было величавой патриархальности и основательности Москвы с ее десятками златоглавых церквей, угрюмыми княжескими и патриаршими палатами и монументальным Кремлем. Мало походил Архангельск и на старинные города запада страны, где ужасная теснота городских улиц довольно успешно соперничала с их причудливой кривизной. Протянувшийся вдоль Северной Двины город был совершенно иным. Эклектичностью своего облика он отчетливо напоминал подростка, который одновременно напялил и старую отцовскую тужурку, и модные лоферы своего приятеля. Именно это или нечто похожее приходило на ум путешественникам, впервые окидывающим взглядом Архангельск с прилегающих к нему холмов.

Стержнем города выступал порт, а точнее, протянувшиеся на добрый десяток верст скелеты эллингов, деревянные коробки складов и сараев, многометровые краны-журавли с обычными валунами в качестве противовесов, хлипкие бараки артелей грузчиков, строителей, рыбаков и всякого портового сброда.

С юга к порту прижималась крепостица, построенная по всем правилам современной фортификационной науки. Как ни странно, но это оборонительное сооружение, построенное еще при царе Алексее Михайловиче, было Гостиным двором, где купцы, представители крупных торговых компаний, держали свои товары, а некоторые жили. Его внешние стены с крошечными окошками-амбразурами и массивными угловыми башнями с площадками для пушек, действительно, напоминали настоящую крепость.

С юга к Гостиному двору примыкала территория Михайло-Архангельского монастыря с белокаменным собором. Это был пятиглавый красавец с золочеными куполами, строительство которого закончилось лишь несколько лет назад. Рядышком возвышалась высокая колокольня, чуть дальше тянулось двухэтажное здание с кельями монахов.

В остальном же город ничем выдающимся не отличался. Богатые усадьбы с глухими трехаршинными заборами перемежались покосившимися избенками, вокруг которых ютились такие же хлипкие сараюшки. Улицы, пронизывающие эту часть города, были кривыми, с крутыми заломами, часто встречающимися тупиками, где очередной рачительный хозяин решил отхватить себе еще немного места для сада или огорода. Дубовые или сосновые плашки, которыми мостили улицы, здесь редко обновлялись. Весной или осенью они распространяли вокруг себя просто одуряющее амбре из конского навоза, человеческих экскрементов и гниющих отбросов.

По одной из таких улочек в жаркое полуденное время двигалась странная процессия, которая, впрочем, в последние дни уже стала привычной. Впереди быстрыми шагами мерил дорогу долговязый юноша в темно-зеленом немецком платье и высоких ботфортах, голенища которых едва не доставали до его бедра. При каждом шаге он резко размахивал левой рукой, правой же тыкал тростью в землю.

Его царское величество явно нервничало. Дергались его крошечные усики, едва пробивающиеся черным пушком над верхней губой. Беззвучно шевелились губы, время от времени выдававшие какой-то приглушенный возглас.

– …Морды! Уселись на своем, с жопами такенными… Сколько можно уже говорить?! Быти флоту! Быти российскому флоту на морях! – Юноша с силой рубанул рукой воздух. – И на Севере быти! – Вскинув голову, он уставился куда-то вдаль, где белел небольшой парус. – Не англичашкам, не свеям, а русскому моряку быть!

В шагах десяти – двенадцати от него держался сухопарый Лефорт, одетый в такой же, как и у Петра, мундир и высокие ботфорты. Будучи человеком довольно высокого роста, швейцарец без особого труда поспевал за государем. Пухлому человечку же, архангельскому воеводе, что был позади Лефорта, приходилось несладко. Одетый в подбитый мехом кафтан, он немилосердно потел и тяжело дышал. То и дело отирал обильный пот с лица большим красным платком.