Дивертисмент братьев Лунио

Так что в девятый класс мы с братом не пошли, решили, в училище будем поступать, в музыкальное. Оно в нашем городе было единственным, туда мы и подали документы на приём. Программу каждый свою приготовил к прослушиванию. Няма – довольно сложную, я же поскромней, средней трудности из начальной классики. С нотной грамотой у нас всё было гораздо проще, ноты мы читали оба только так и быстро могли сами их писать – где-то со скоростью неспешного речитатива, переложенного на музыкальное звучание. И фамилия наша под это будущее дело превосходно подходила, звучная и протяжная, хоть сейчас со сцены бери да объявляй, Лу-у-нио-о-о...

За пару недель до подачи, в мае примерно, отчётный концерт у себя в ДК играли, прощальный для нас, в составе объединённого оркестра. Первым в программе было попурри на тему произведений композитора Серафима Туликова, и вслед за тем, вторым номером, шла «Дивертисмент-фантазия на тему весны» – не помню, чья это была причуда, но так это называлось. Красиво и название звучало само, да и композиция поинтересней была, чем у Туликова: довольно сложная полифония в основе самого сочинения, к тому же обилие синкоп, только успевай ритм ногой отсчитывать. А у Нямы ещё соло к тому же в финале, что дополнительно обязывало его быть чрезвычайно сосредоточенным.

Вот тогда мы в первый раз и увидели Ивана Гандрабуру, нашего кровного отца. Надо сказать, в зале больше приличный народ сидел, в основном к нашему делу подключённый: кто сам играл, кто с собственных высот игру нашу оценивал, кто галку проставлял из городского управления культуры, а кто просто музыку саму любил и пришёл ею насладиться, тем более что бесплатно. А тут в середине зала дылда под два метра и одет не по мероприятию, иначе как-то. Правда, я лишь мельком глаза на нём задержал, всего один раз, когда от нот на мгновенье оторвался.

А как коду сыграли, после паузы, на последней цифре, – Няма сыграл, на своём поющем звуке, на тонюсеньком, плачущем, почти умирающем, как сама весна перед летом, едва слышном, – так ушли в тишину. И сразу обвал, все повскакивали в рост, аплодировать стали, поздравлять из зала. Потом, отшумев, обратно сели на свои места. И после этого начали состав представлять, правда, только по солистам прошлись. Последним флейтиста представили, сказали в микрофон, что молодой наш, подающий надежды солист оркестра Наум Лунио, абитуриент музыкального училища. Няма сделал шаг вперёд и поклонился. А не видно его из-за пюпитра, слишком низкий, да ещё в поклоне. Тогда попросили выйти на авансцену, ближе к ценителям, сидящим в зале. Няма подошёл к самому краю почти, к яме оркестровой, и снова сделал поклон. И руку с флейтой вверх поднял благодарно. Меня в этот момент, скажу откровенно, прихватило чуток. Завистью, я имею в виду, но не грязной, а братской, своей. До этого дня всё у нас с Нямой шло вровень: ели, спали, с Франей беседовали поровну, Гирша одинаково любили, уроки учили и даже по отметкам совпадали, включая контрольные, диктанты и проверочные работы. А тут – разошлись. Тогда я подумал, не в таланте дело, а в инструменте самом, просто кода на флейту пришлась, а не альтовый саксофон. А было бы наоборот, то и я бы на краю том стоял у ямы, а не Няма. И не его бы так приветствовал зал, а меня, не Наума, а Петра Лунио.

Знаете, но и отпустило быстро после укола того. Просто Няма один день потом ходил перекошенный от счастливого удовольствия, а я ходил как обычно. А на другое утро мы снова с ним сравнялись, и по настроению, и вообще. Никто даже не заметил, только Франя всего один раз подозрительно на меня посмотрела, но удивиться не успела, ушла петь к себе в церковь, потому что субботняя служба там начиналась у неё, заутреня.

Мы, хочу вам сказать, вообще невероятно один другого чувствуем, как органы фантомной боли, слыхали про такое? Когда руку, к примеру, отрезали или ногу, а она всё равно болит в том пустом месте, где когда-то росла. Прошлой болью ноет, неизжитой, тянущей из этого бессодержательного места замешкавшийся там кусок остальной души.

Так и мы с Нямой. Он пукнет вдали от меня, а я про это знаю. И говорю ему потом:

– Ты зачем пукнул в том месте, Няма?

И думаете, он спросит, откуда знаю? Никогда не спросит. Потому что и сам знает, что я уже в курсе, и будет в курсе точно так же про меня, когда, как и чего я сделаю или уже сделал. Недавно сказал про нас довольно точно, мы ещё посмеялись. Говорит, жаль, что мы с тобой, Петька, не сиамские близнецы, а самые обыкновенные, а то бы пил я один, а забуревали бы мы оба с тобой. А про пук ответил так:

– Да там не было никого, Петь, и хотелось ужасно, не мог терпеть просто. Скажем Фране, чтобы жареной капусты больше не давала, ты согласен?