Дивертисмент братьев Лунио

И оказался прав. На другой день в тыл меня отправили. Там выяснять стали уже не на скорую руку, в мелочах копаться решили. И нашли, чего искали. Как же ты, говорят, Гиршбаум, вообще в армию попал, раз непризывной ещё был. К тому же блокадник. Кто ж тебя взял, почему? Или в разведшколе вашей ошибочку такую пропустили, с возрастом обмишурились? Только у нас тут, гражданин хороший, или как там вас по-настоящему, не мишурятся. У нас против немецких шпионов и диверсантов глаз намётанный, даже если они и выглядят подростками.

Я им – так вы проверьте, узнайте. Военный комиссар, говорю, такой-то. Я добровольцем пришёл, он лично разрешил, и меня призвали, всё по закону. В смысле, по исключению из закона.

Они и вправду проверили. И говорят, да, ошиблись мы с тобой, парень, всё ж в разведшколе вашей немало предусмотрели для твоей легенды. Комиссар тот в гробу, чахотка – не чахотка, теперь не установишь. А больше свидетелей нет, получается. Ловкая разработка.

Я говорю, есть, неправда. Ещё одного назвать могу, помощником был у комиссара. Маркелов его фамилия, по званию не знаю кто, но он не может не помнить, он ко мне заходил ещё домой, на Фотанку, и фамилию мою знает. И сам на сборный пункт меня отправлял.

Те снова проверили, смершевцы, дали запрос, не поленились. И говорят, всё, Гиршбаум, трибунал тебе будет военный, ложь твоя окончательно опровергнута фактами. Никакого, сказал, не знаю Гиршбаума, ни на какой Фонтанке никогда не был. Это майор Маркелов, на которого ты указал, лично органам дознания всё и доложил. Он теперь военный комиссар там, на месте старого, что умер. Так что всё, юноша, вопрос твой можно считать конченым. Как и самого тебя. И будет тебе, младший сержант, лазутчик Григорий Гиршбаум, трибунал теперь.

Но был не трибунал, а суд по 58-й статье, который назначил 10 лет лагерей, но уже наших, своих, родных. И никаких писем ниоткуда и никуда. Хотя и писать мне было некому, и не от кого получать, кроме Полины Андреевны Волынцевой, про которую я совсем ничего не знал. Но это так, к слову...»

Глава 11

Вернувшись домой, Гирш обнаружил на столе в гостиной записку следующего содержания.

«Я ушол Григорий Наумычь. Совсем от вас. Дюка умирла они позвонили и сказали умирла. И дитей родила карлики обои. Простити миня, не могу как обищал. Иван».

Что совсем не пришло ему в голову, так это подумать об этом кретине, авторе записки. В этот момент Гандрабура просто перестал существовать для Гирша вообще как живая единица. Главная же новость была столь чудовищной, что он не мог более стоять. Ноги ослабли, его потащило вниз и всем весом бухнуло о паркетный пол. Где он и пробыл, скрючившись, несколько самых страшных первых минут. Потом медленно оторвал тело от паркета и затащил себя на стул. Обо всём мог подумать Григорий Наумович, всё порасставить и пораскинуть своим практическим умом. И то, как они с Дюкой будут подымать маленьких, в двойную семейную радость, когда из жизни их исчезнет циклоп, которого он сам же привёл в дом и со всеми потрохами вручил своей любимой девочке. Или же как будут втроём они, заодно с циклопом, подымать малюток, радуясь такому прибавлению в их дружном, хотя и немного удивительном семействе, если тот одумается и останется жить дальше, с Дюкой и сыновьями. Об одном не подумал, что дочка его будет лежать мёртвой в роддомовском холодильнике для случайных и редких трупов и никогда не сможет увидеть своих деток.