Дивертисмент братьев Лунио

– Ты давай не умничай тут и не хорохорься, Гриша. Думаешь, не размышлял я об этом? Да только и делаю, что мозгую, голову уж всю поломал себе. И ты не лезь сюда, это дело чисто моё. Твоё оно потом будет, когда жить вместе станете. Моё слово – я решаю. Брак ваш обеспечу сам, и отказа тебе не будет, уразумел? – И опять осклабился, чего я особенно у него не любил. – И ещё про одно дело хорошее забыл сказать, удобное: отчество-то гляди как совпало, как нарочно подлажено было. И неспроста это, парень, неспроста. Судьба это, и никуда от неё нам всем не деться. И не случайно так вышло, что приехал я в Устьсевлаг твой с комиссией той, мог и не туда ехать, мог по разным другим. И что ты меня из строя тогда высмотрел и на страх и риск свой проорал, тоже не так просто получилось, поверь мне. Что уж есть, так то оно и будет. И что Марией Григорьевной Лунио станет она через новое отцовство, твоё, а не через какое ещё. И другое всё, многое, сам же видишь! Да и хорошо, мне нравится. Ни одна тамошняя сволочь знать не будет, родная она тебе или не родная. А уж Юлька, та как сама пожелает, без разницы.

Я сидел, вникал в его доводы и отчётливо понимал, что сейчас этот человек грамотно и с подходом ломает мою волю, но только никак я не мог сообразить, почему он делает это так настойчиво, как будто и свою судьбу к моей пристёгивает заодно. С его-то возможностями полковничьими. Странным показалось мне всё это в какой-то момент, когда я согласия своего ещё не дал, но про себя уже знал, что он его непременно от меня получит. Впоследствии, анализируя события своей жизни, я понял, что та вербовка меня в дочкины мужья до боли напоминает то, как я сам, спустя годы, вербовал охранника с упаковочной Ивана Гандрабуру...»

Глава 15

После Дюкиных поминок, что вошли в память Гирша правильностью своей какой-то и почти не замутнённой никем деликатностью, справляли девять дней. И снова Франя оказалась на высоте. Опять с достоинством было всё, со словами тепла и памяти. Людей собралось меньше, сама она так решила, даже без Григория Наумовича, что теперь можно уже и без врачихи, тем более что не всё по их медицинскому направлению было честно и гладко, и не надо нам больше обманных слов сочувствия, когда сами человеку жизнь укоротили. Старичка снова позвала, но уже без необязательных демонстраторш Дюкиной ювелирки – покрасовались раз, и вполне достаточно. Из охранников с упаковочной оставила в списке только одного из двух, который в тот раз лучше таскал, больше молчал и меньше пил.

Двух работниц, что приходили тогда, оставила тоже, несмотря на свои подозрения об их прошлой связи с хозяином, – всё же женская слеза, если подлинная, как ни крути, не заменима никакой другой, согласитесь. А технолога не пустила, хотя та и набивалась, – правда, в последнй день, потому что вообще про девятый день не вспомнила, так про неё те работницы сказали.

И поэтому чуть не силой выталкивать никого на этот раз не пришлось. Всё уже надёжно улеглось на свои места, и все про всех всё окончательно поняли. И были честно рады за Григория Наумыча. Баба случилась ему подходящая, сразу было видно, с налёта. Глаза телячьи, тёплые, мокрыми становились сразу, как только находилась потребность или случай, но зато искренне. Хозяйственная, чистюля сама, прибранная, волосы промытые, аккуратно затянутые назад. И прочая внешность, тоже нормальная, вполне для приличного мужчины, даже для такого солидного, как начальник упаковочной охраны.

Когда справили вторые поминки, Григорий погладил её по голове и сказал:

– Ты, Франюша, давай-ка съезжай с комнаты своей барачной, у меня теперь жить будешь постоянно. Если тебя, конечно, не смущает, что вместе нам придётся лямку отныне тянуть насчёт Дюкиных близняшек, когда отдадут их. А вообще, тебя мне, наверное, сам Бог послал. Машеньку-то за грехи мои забрал у меня, а вот тобой и не знаю за какие перед ним заслуги наградил.

Франя от счастья чуть тогда не рухнула. К миленьким её заберут, к малышечкам Дюкиным, да навсегда к тому же, в дом Григория Лунио, любимого человека.

До сороковин прожили душа в душу, оба трудились, и после работы оба всякий раз были вместе. Вместе пили чай, смотрели новости, вместе потом шли в одну постель. И вместе просыпались и вставали, оторвавшись друг от друга после притяжного сна.

– Жаль, – сказала она ему как-то наутро, – жаль, что сны мы с тобой глядим разные, Гришенька. Я свои плохо запоминаю, но начало, бывает, остаётся. А ты бы мне концы рассказывал после, если б одно и то же нам с тобой показывали.

Он смеялся на это её простодушное, но беззлобно, не обидно для неё. И хотя и не часто, но порой ловил себя на мысли, что вошла в жизнь его Франя не с главного, понятного ему входа, откуда равно неплохо просматривается и сцена, и галёрка, а с бокового прохода, подняв себя не с законного места, а с бесплатного приставного сиденья, куда усадили её по случаю. Так или не так, но к сороковому дню жизнь без Франи казалась Григорию Наумовичу уже совершенно невозможной.