Дивное лето (сборник рассказов)

У футбольного поля они свернули с шоссе и по зеленой аллее въехали в деревню. Солнце освещало все вокруг оранжевым светом, позади их телеги густо клубилась пыль; лучи били из-за домов, и все: стены и крыши, изгороди и деревья — сливалось в их свете. От пыли тетя Дорка чихнула. — Попридержи лошадей, — сказала она, и дядя Якаб натянул вожжи. — Тпр-р-р! — сделал он губами. Лошади закинули головы и перешли на шаг. — А не добавить ли нам еще пивца по кружечке? — предложил дядя, подъезжая к корчме «Тренчен», на что тетя Дорка ответила. — Я не против, только не забудь, у нас скотина еще не кормлена. — В общем, завернули они в корчму. — Ноги-то как занемели, — вздохнула тетя Дорка, входя в прохладное помещение с натертым мастикой полом; она оперлась на стойку и стала растирать свои толстые ноги. Тетушка была полновата и казалась выше дяди Якаба; волосы у нее были уложены в небольшой пучок, она была в серой вязаной кофте и синем цветастом платье. В корчме сидели, потягивая вино, несколько хозяев. — В Балф нужно ехать с такими ногами, на воды, — заметил один из них. — А мы, кстати оттуда, — рассмеялся дядя Якаб и протянул жене кружку пива с шапкой пены; отхлебывая пиво, тетя Дорка подалась вперед, пена стекала на пол, а дядя Якаб, запрокинув голову, выпил все разом и попросил повторить; выпил и Фери, правда только маленький стаканчик. — Можно бы и третью пропустить, — сказал дядя Якаб, на усах у него висели хлопья пены. — Ты как, Дорка? — Ну что ты! — отмахнулась тетя Дорка. Выпить еще она не могла: что подумают тогда о ней присутствующие. — А как же в храмовой праздник? — усмехнулся дядя Якаб. — Дурень ты старый, — вспыхнула она, — болтаешь невесть что, да разве я пила тогда? — Ну да, — подтрунивал над нею дядя, — а кто ж тогда под стол свалился? — Фери, помнивший, как все было, давился смехом, тетя Дорка тоже засмеялась и поставила пиво на стол. — Так ведь то из-за стула, — проговорила она, — ножка у него подломилась, дурень ты старый! — Все трое, вволю насмеявшись, забрались на телегу и вскоре были уже дома. Перед домом Фери спрыгнул на землю и растворил ворота; у конюшни лошади остановились. Фери с дядей Якабом помогли тете Дорке сойти, после пива им было весело. — Оп-ля, слезай, бабка, — шутил дядя, — посмотрим, помогло ли купание! — Они распрягли лошадей, и Фери поставил их в конюшню; тетя Дорка посыпала зерна цыплятам, потом, повязавшись передником, задала корм свинье; дядя Якаб залез на сеновал; там над соломорезкой было окно, через которое он сбрасывал вилами сено; Фери относил сено в ясли лошадям, те с хрустом жевали его, ржали, звенели привязью. На дворе уже смеркалось, солнце зашло, заря погасла, с этого времени до наступления темноты небо, земля и все предметы бывают почти одинакового серого цвета. Фери снова пошел за сеном, встал около люка, но дядя Якаб почему-то не появлялся. Он позвал его и, не по-лучив ответа, вышел из конюшни, чтобы подняться по лестнице на сеновал; во дворе, в нескольких шагах от калитки, он увидел в закатной дымке молодую женщину в черном платье; она стояла не шевелясь, в руках небольшая черная сумочка, белый воротничок на темпом платье, лицо бледное; она куда-то смотрела. Фери невольно проследил за ее взглядом и в дверях сеновала увидел дядю Якаба; он стоял так же неподвижно, как и женщина у калитки, они смотрели друг на друга. Потом дядя Якаб пролез в дверь, молча спустился по лестнице, тщательно вытер о штанины ладони и медленно, как-то неуверенно приблизился к женщине. Фери стоял у входа в конюшню, смотрел на них, но не разбирал, о чем они говорят; затем он увидел, как они направляются к дому, в дверях дядя Якаб обернулся и странным, вроде не своим голосом сказал: — Поди-ка в хлев, позови тетю Дорку! — Фери повиновался, тетушка с удивлением отставила корзину, сняла передник и сунула его Фери. — Курам напиться дай, налей воды, — сказала она и скрылась в доме. Фери перекинул передник через плечо, набрал у колодца воды и, взяв лейку, наполнил коричневые черепичные поилки. Сумерки тем временем сгустились, на небе появилась вечерняя звезда, потянуло прохладой. Он прошел в кухню, повесил на гвоздь передник, чуточку подождал, не позовут ли его в комнату, но, не дождавшись, вышел во двор и присел около дома. Он любил сидеть здесь по вечерам, прислонившись спиной к стене; все вокруг успокаивалось, лишь иногда из соседних дворов доносились звуки, заглушаемые стрекотом цикад и ночных жуков; над двором, неслышно взмахивая крыльями, зигзагами носились летучие мыши, из конюшни временами слышался то-нот копыт; он сидел, погруженный в свои мысли, думая о том, отчего у него такие худые руки и весь он такой неловкий, и еще о том, что хорошо бы сделаться вдруг сильным, таким, как дядя Якаб. Тетя Дорка вышла на кухню, Фери слышал, как она звенела посудой, потом открыла дверку буфета, закрыла и ушла в комнату. — Скоро будем ужинать, — сказала она мальчику, заметив его у двери, но в дом не позвала.