Дивные пещеры

Илья закашлялся. Он кашлял долго, задыхаясь, сплевывая на пол, хватаясь за горло. Синее лицо от натуги опять стало красным. Варя бросилась к брату мужа снова с кружкой воды, но тут выяснилось, что Илье не плохо, а это он так смеется. Сквозь кашель постепенно стали проступать иные звуки — каркающие, рыдающие, потом рот Ильи растянулся до ушей, словно резиновая маска, и тут-то все поняли, что Илья смеется.

— Эх… Ну… Ты… ну… даешь, — хрипел Илья. — Ну… насмешил… «Подлость»… Не напишем… потому что… подлость… Ха-ха-ха! Ну и что — подлость? Подлость — это слово… А дом есть дом, усадьба, барахла полный воз… Эх, старый дурак! До седых волос дожил, а ума не нажил. Напишем, не сомневайся. Еще как напишем! И ответ попросим дать. Не захотят Кольку из института выгнать — в райком напишем! Еще выше напишем! И на радио, на телевизор напишем! Пусть все знают, какой у великого ученого папаша!

— Правда напишете? — спросил Семен Петрович, поворачиваясь к дочери.

Та ничего не ответила, одернула на коленях платье. Иван шевельнулся было на стуле — раздался многоголосый скрип, но Иван тут же застыл, вроде бы дематериализовался, постарался исчезнуть из комнаты.

Взгляд Рудакова обежал всех и остановился на внуке. Олежка сидел с таким видом, словно находился на уроке, хорошо знал ответ на вопрос и изо всех сил стремился поднять руку, но стеснялся.

— Ну? Чего молчите?

— Дедушка, — раздался в тишине голос мальчика. — Отдай мне дом. Я же твой внук. Я буду хорошо учиться… стану богатым… Я… красивый тебе памятник на могиле поставлю, когда ты умрешь… Мраморный… За тысячу рублей… Отдай, а, деда… Девочка ведь совсем тебе чужая, а я твой внук…

Рудаков дотянулся до головы Олежки, погладил его по мягким волосам и ничего не ответил. Опять наступила тишина. И по их позам: упрямой, враждебной — Ильи, смущенной — дочери, совестливой — Ивана и радостно-уверенной — внука, Семен Петрович понял, что напишут. Обязательно напишут. И не успокоятся, пока не отомстят, пока не исковеркают жизнь его сыну, Кольке, отличному, умному парню, талантливому ученому, настоящему человеку, из-за которого все-таки можно считать, что он, Рудаков, прожил жизнь не зря.

— Я дам ответ в понедельник утром. В девять часов, — сказал главный бухгалтер. — В девять часов позвоните мне на работу… Или… где я буду, в общем, найдете.

И сразу рухнула тишина. Все разом задвигались, заговорили. Варя заплакала, закрыв лицо руками, Иван, покраснев, причмокивая толстыми губами, стал разливать водку по стаканам, Олежка подошел к деду и обнял его за шею, а Илья сразу сник, обмяк, словно сбросил с себя большую тяжесть, освободился от груза.

— Ты пойми, Семен, — говорил он, глядя на Рудакова сразу подтаявшими глазами, которые только что смотрели двумя белыми льдинками. — Ты пойми, мы ради тебя же стараемся. Добро в роду останется… Вроде бы не зря жил. Внук помнить будет. Слышал — памятник мраморный собирается поставить. Мне никто памятник не поставит… А если вернешься вдруг… оттуда… все бывает… Голову есть где приклонить. Музей-то не разрешит койку поставить, что с возу упало — то пропало. Двадцать копеек за вход еще придется платить. А жена молодая и того хуже — на порог не пустит. Через месяц замуж выскочит. Муж дрючьем тебя встретит. Уж на этот счет не сомневайся.

— Ладно, — сказал Рудаков. — Хватит меня уговаривать. Сказал — подумаю.

— Выпьем за это дело. — Иван взял свой стакан. Он сразу повеселел.

— За какое дело? — спросил Семен Петрович.

— Ну… — Иван смутился. — За то… чтобы хорошо думалось.

— За это можно.

— В правильном направлении, — уточнил Илья и отхлебнул маленький глоток. У него был такой вид, будто он не сомневался в победе.

Все выпили и закусили помидорами.

— Ну, мужики, пора по домам, — засобиралась Варя. — Давай, отец, я приберусь. Намусорили мы тут.

— Сам приберу, — сказал Рудаков. — Спасибо за компанию.

— Спасибо и тебе, — сказал Иван и протянул руку. Рудаков пожал ее. Илья тоже протянул. Семен Петрович пожал и ее.

— Дедусь, спокойной ночи, — внук прижался к деду. Варя потянула сына за рукав и вдруг сама прижалась к отцу.

— Спокойной ночи, лапочка…

— Спокойной ночи…

Все-таки они любили его. А может быть, своей любовью пытались повлиять на его решение…

Они вышли гуськом. Впереди Илья, сзади Олежка. Так они пересекли двор и вышли на улицу. Семену Петровичу они напоминали маленькую стайку диких гусей, затерявшуюся в большом ночном небе. Почему-то Рудакову показалось, что они никогда больше не соберутся вот так вместе.

Маленькая цепочка родственников, связанных одной кровью, среди хаоса других судеб…