Дивные пещеры

Рудаков посидел немного и вышел на улицу. Фонари почему-то не горели. Яркая полная луна, такая яркая и полная, какая бывает лишь в сказках и в детстве, вставала над садами. Утоптанная дорожка белела вдоль разбитой, засыпанной мусором и золой дороги. Из палисадников пахло увядающими георгинами и тронутыми первыми холодными ночами листьями смородины. Семен Петрович жадно дышал густым осенним воздухом, от выпитой водки и осенних запахов у него кружилась голова. У него давно уже не кружилась голова вот так, под луной, среди засыпающих садов.

— Лейтенант сейчас приходил, — сказал появившийся Еремыч. — Он мне свояком доводится… Спрашивал, вернулся ли ты… Видно, боятся, не дал ли ты тягу… Пока брать тебя, Петрович, не будут… Подождут, когда кости с экспертизы вернутся…

— Еремыч, — сказал главный бухгалтер. — Как ты к родственникам относишься?

— Я? Положительно.

— А если они сволочи?

— Даже так, — не задумываясь, сказал сосед. — Кровь ведь своя. Родная кровь плохой не бывает. Она завсегда права. То есть в смысле ее завсегда понять можно… Родную кровь, Петрович, завсегда выручать надо.

— А я вот, Еремыч, пришел к выводу, что близости по крови нет. Есть только по духу. А раз так — то и долгу перед родственниками никакого нет…

— Ишь ты, ловко… — Еремыч взлохматил свою бороденку. — Зачем жить-то тогда? Для чужих людей? Этих… близких по духу. Выходит, так?

— Выходит, так…

— Ты что-то бузишь, Петрович. Ежели ты от родной крови открещиваешься, то отщепенец ты, Петрович, преступник.

— Отступлюсь я, наверно, Петрович… От сына отступлюсь…

— Что?! От Кольки?!

— От Кольки, Еремыч, от Кольки. Пусть выплывает сам… из реки с нечистотами… Он сильный, выплывет. Еще сильнее от этого станет. Закалится больше… Не буду я, Еремыч, идти из-за сына против своей совести. И не хочу жертвовать ради него тем, что дорого мне. Вот так, Еремыч…

10. СТАРИК

Когда ревизор Леонид Георгиевич Токарев пришел в себя, свеча уже догорела и вокруг стоял полный мрак. Токарев не знал, сколько времени прошло с того момента, как он увидел свечу, горевшую над ухмылявшимся скелетом. Час, два, сутки, неделя?

Что это было — обморок или глубокий сон? Леонид Георгиевич не знал… Он знал только, что пока еще жив. Голодный, уставший, но живой…

Токарев протянул вперед руку, прополз осторожно на коленях, и его рука коснулась чего-то холодного, круглого, скользкого… Череп… Значит, не померещилось… Что это? Кому это было надо? Зажигать свечку, класть скелет… Леонид Георгиевич встал и пошел.

Как он заблудился? Они шли с Леночкой, веселые, хмельные, потом что-то мелькнуло в скверном свете свечи… Что-то белое… Он решил подурачиться, сделать вид, что ему явился Старик, и побежал вперед за якобы мелькнувшим белым…

— Старик! — кричал хмельной Токарев. — Дай пиастры! Я собираю монеты! Не жмись! Мне не надо золота, я согласен на железо! Старик, куда же ты?

Опять мелькнуло белое… Еще раз и еще. Легкое шуршание одежды, уверенные, хорошо знающие дорогу шаги… Или все это только казалось? Игра воображения — чудесное завершение прекрасного вечера?

Погоня за привидением в катакомбах под рекой — как это необычно, щекочет нервы, пожалуй, еще больше азарта, чем идти по горячему следу какого-нибудь мошенника. Будет о чем рассказать коллегам в управлении.

— Стой! Эй, скряга! Все равно от меня не уйдешь! От меня еще никто не уходил!

Токарев почти бежит за привидением. Пламя свечи бьется от ветра. Сухого, затхлого ветра, которого не бывает на поверхности. На поверхности ветер живой: он пропитан запахами земли, воды, неба. Он сам часть земли, воды, неба… Он участвует в круговороте жизни и смерти, он созидает и разрушает, ласкает и огорчает. Он пьянит, будоражит, заставляет грустить, влюбляться, мечтать о будущем, сожалеть о прошедшем. На поверхности ветер — очеловеченный.

Здесь же ветер искусственный. Он исчезнет, как только ты остановишься. Как только ты остановишься, ветер тут же бездыханно упадет на скользкие камни, как старая, прогнившая половая тряпка. И будет так лежать века, как лежал до твоего быстрого движения.

Неужели все-таки там кто-то есть впереди? Ну еще рывок, еще немного… Ага… уже ближе это «что-то»… Или блики от света на белых камнях?

Токарев теперь уже бежит по-настоящему.

— Остановись, Старик! Я не отведу тебя в милицию! Мы просто поговорим! Ты же мудрый! Ты живешь двести лет и все время думаешь.

От бега хмель еще больше ударил в голову ревизора. Токарев казался сам себе быстрым, ловким, умным, смелым.

И вдруг от слишком резкого движения свеча погасла. Сначала это не было страшно, казалось, просто кто-то пошутил и выключил лампочку. Токарев даже пробежал по инерции еще несколько шагов, но потом остановился в растерянности. Он сразу потерял ориентировку, тут же навалилась тишина, залепила глаза, рот, уши… Ревизор еще подождал, надеясь на чудо, но никто не зажег свечу, никто не окликнул его…

Тишина… Мертвая, абсолютная тишина. Леонид Георгиевич стал осторожно продвигаться вдоль стены, как ему казалось, назад и совершенно явственно услышал чьи-то шаги…