Длань Господня (СИ)

Волосы выходили на удивление хорошо. Ей всегда хотелось волос темных, так вот они и были темны. Прямые, но не черные, они были цвета молодого гнедого коня, их было много. Так много, что в руку все не взять. И лицо к ним она делала красивое, чтобы щеки и губы пухлы, а глаза синие. И главное — что бы лоб был не слишком выпуклый, не такой, как у нее на самом деле. А с остальным телом было еще проще, она уже научилась делать себя высокой, не такой, конечно, дылдой, как Брунхильда, к чему такой быть, только в глаза бросаться, но на полголовы выше себя она «вырастала». И бедра делала красивые, грудь такую, что самой было приятно в руки взять и приподнять, подержать. И плечи широкие, чтобы ключицы из них не торчали. Такие, какие по ее понятию мужчины бы целовать хотели. На все она смотрела, за всем следила, не упускала мелочей. И зад делала, и волосы подмышками. Они ей тоже нравились, а особенно любила волосы на лобке себе делать. То, что росло у нее внизу живота, так и волосами звать можно было разве что с усмешкой. Не волосы, волосинки, каждая сама по себе: редкие да серые. Мужской взгляд и не остановится, задери она подол. Там она себе сделала волосы черные, такие, что чернее не бывает, густые и кучерявые. Стояла и рассматривала свой живот в зеркале, и все ей нравилось. Красавица, да и только. Придраться не к чему.

И Ута, хоть и дура, но ей подтверждала, смотрела на нее удивленно, и всякий раз охала и ахала, а один раз так и высказалась:

— Господи, вот бы мне так.

Агнес восприняла это за настоящую похвалу, а после, днем, даже дала служанке монету, чтобы та купила себе чего-нибудь. Вот только, так держать себя все время, в новом виде дело было нелегким. Первые разы так больше десяти минут не могла, потом надо было лечь, полежать, отдышаться. Полежать немного, так сильно начинало болеть все, словно от работы тяжелейшей. И суставы болели, и спина, и мышцы, а по лицу скользили быстро гримасы судорог. Но с каждым днем она все дольше могла держать себя в новом виде. Все легче она «входила» в него. Девушка стала по дому ходит голая, таская с собой все время зеркало небольшое, все время осматривая себя со всех возможных сторон. Уты и Зельды она уже не стеснялась, да и Игнатия тоже, пусть смотрит, если хочет, ей это даже нравилось. Но кучер смотреть на нее не смотрел, словно опасался чего, стал уходить в людскую или в конюшню, когда она выходила вниз голая.

А бабы ее новым видом не переставали восхищаться. И толстая Ута, и кривобокая Зельда о теле настоящей Агнес мечтать не могли, а уж о новом теле красавицы Агнес и подавно. Девушка даже подумывала о том, что они из зависти могут и донести на нее, но гнала эти мысли. Нет, это вряд ли, будут завидовать молча. Так и ела она за столом голая и завтрак, и обед, и ужин. Привыкала к виду новому. Училась держать его как можно дольше без отдыха.

Этим утром сразу взялась за дело. Встала у зеркала и смотрела то с одного бока, то с другого, как темнеют прямо на глазах ее волосы, как из жидких и серых становятся густыми и темно-каштановыми. Как словно соком наливаются ее груди и бедра, темнеет от волос лобок, как она растет потихонечку, но заметно для глаза. Все было хорошо, все делалось быстро. Одно было плохо — не могла она остановиться в успехе своем, все казалось девушке, что можно еще немного улучшить что-то, то в животе, то в лице, то еще где. Все еще искала она в себе несовершенства. Не будь такого у нее желания менять хорошее на лучшее, еще быстрее шло бы дело.

Ну, справилась она с новым видом, на этот раз чуть поправив в себе глаза. Больно близко сидели они к носу. Тут Ута принесла воду, стала ей помогать мыться, а потом расчесывала волосы. Рассказывала:

— Зельда пироги с зайчатиной и яйцами жирные делает, как вы любите. Уж, наверное, готовы будут сейчас. Игнатий к коновалу пошел, у одной лошади брюхо раздулось. Ах, забыла сразу сказать, поутру приходил от хозяина человек, хотел просить деньгу за этот месяц. Приперся на заре, не спится ему, подлецу. Требовал вас будить, да Игнатий на него шикнул, он ушел, обещал, что позже придет.

По дому и вправду полз запах печи, топленого молока и пирогов.

Утро могло бы быть прекрасным, не расскажи ее служанка, что приходил мерзавец за деньгами.

Агнес вздохнула, отвела руку служанки с гребнем от своих волос.

Стала смотреть в зеркало. Хорошо, конечно, но какой смысл в такой красоте, если у тебя нет денег. Без денег и в красоте нет радости. Да, ей нужны были деньги. И не каких-то сто талеров, что удалось ей заработать, обворовывая купчишек по округе. А настоящие деньги. Большие деньги. Такие, что в сундуках хранят. Агнес подумала, что надоело ей за дом платить, и решила, что неплохо бы было дом этот выкупить. Он уже ей как родной стал. По сути это был первый дом в ее жизни, о котором она думала, как о доме.

— Ступай, поторопи Зельду с завтраком, — сказала Агнес, все еще рассматривая себя в зеркале. — Пока есть буду, платье готовь и сама готовься, дел у меня сегодня будет много.