Для фортепиано соло. Новеллы

Действительно, когда он открыл мне дверь, я увидел, что на нем надето только кимоно в широкую разноцветную полоску.

— Как я рад снова видеть вас! — сказал он, особо подчеркнув слово «рад». — Скажите мне первым делом, вы остановились у Робинсонов?.. Они знают, что вы пошли ко мне?

Я постарался как можно точнее обрисовать ему ситуацию и признался, что не понимаю происходящего, но оно меня огорчает.

— Дорогой мой, — сказал он, — меня это тоже огорчает, меня это чрезвычайно огорчает… Но что я могу сделать? Послушайте… Вы человек деликатный; я расскажу вам все, как есть. Может быть, мне не следовало бы… Нет, конечно, мне не следует… Но если не говорить друг другу правду, то для чего вообще разговаривать? Прошу вас…

Он расхаживал взад и вперед по комнате в костюме самурая, возбужденный, словно после исполнения «Большого полонеза», и его славянский акцент придавал особенную оригинальность рассказу.

— Думаю, — продолжал он, — вы уже давно знаете, что у меня кое-что было с Китти… Дорогой мой, клянусь вам, этого никогда бы не случилось, если б я сначала познакомился не с ней, а с Гровером… Мы встретились с ней на корабле, и сначала она была для меня просто попутчицей, красивой, хорошо одетой, говорившей мне приятные слова… Дорогой мой, уверяю вас, вы поступили бы так же… Святых так мало. Да и сами святые… Потом, когда я подружился с мужем, я попытался положить всему этому конец… Я не смог. Вы же знаете Китти. Это очень эгоистичная, очень ревнивая и очень свободная женщина. Плохое сочетание! Поскольку Гровер отпускает ее одну и она уезжает под самыми дикими предлогами, она ездила за мной повсюду… Должен вам сказать, вначале это мне даже нравилось… Когда она не говорила о музыке, она была по-своему очаровательна… Но, в конце концов, она — не единственная женщина в мире, а вот этого-то она и не желала понимать. Понемногу мне надоело ходить на привязи, мне захотелось свободы… Все поломалось, когда прошлым летом она, не предупредив меня, приехала ко мне в Мексику. Мне казалось, что там я в безопасности, и со мной была женщина… Ах, дорогой мой! Какая женщина!.. Русская, с длинными ресницами… Дорогой мой, по сравнению со славянками все прочие женщины… Ну, в общем, Китти сумела получить паспорт в State Department,[19] якобы для организации творческого обмена… Творческий обмен! Я вас умоляю… Творческий обмен со мной!.. В одно прекрасное утро она приехала ко мне в гостиницу. Ей сказали, что сеньор и сеньора Розенкранц еще спят. Можете себе представить эту сцену!.. Allegro furioso… Дорогой мой, кончилось тем, что я сказал ей, что больше не желаю ее видеть… Уверяю вас, вы поступили бы так же… Вы понимаете?

— Прекрасно понимаю. И если бы дело касалось только вас и Китти, думаю, лучше было бы оставить все, как есть. Но увы! Есть еще Гровер, который ничего не понимает, которому даже в голову не может прийти, что с ним могло случиться нечто подобное, который изо всех сил выхаживает Китти с ее неврастенией и который безумно хочет, чтобы сегодня вечером вы к ним пришли… «Нельзя же взять и поломать, — говорит этот бедолага, — десятилетнюю традицию!» Борис, вы были со мной искренни; тем самым вы даете мне разрешение на такую же искренность. Думаю, вам следует принять приглашение Гровера, хотя бы на несколько минут. Вам с Китти будет трудно? Может быть, но это убережет очень хорошего человека от горя, которого он не заслужил.

— Дорогой мой, ничего больше не говорите… Я приду, — сказал Борис Розенкранц. — Я уже принял другое приглашение, но я приду.

Тем вечером мы втроем пошли на концерт. В программе были неизвестный мне Скрябин, «Картинки с выставки» Мусоргского, «Маленькая сюита» Бородина, «Исламей» Балакирева и знаменитый концерт для фортепиано (опус 30) Римского-Корсакова. Он играл хорошо, но всего лишь хорошо. Часто, слушая его, я восхищался силой тока, пробегавшего между ним и слушателями. В этот вечер ток оказался переменным. На первый взгляд восторгов хватало. Есть артисты, по которым публика чувствует себя обязанной сходить с ума. От него требовали обычных «бисов». Он сыграл «Танец огня» и импровизацию на тему Гершвина. Все было неплохо. Но мы все знали, что на самом деле никто из нас с ума не сходил.

— Пойдем поздравим Бориса? — спросил я, когда стихли последние аплодисменты.

— Зачем? — довольно жестко сказала Китти. — Раз уж он придет к нам…

— Ну и что? — недовольно спросил Гровер. — В прошлые годы мы всегда ходили, при том, что он у нас жил.