Для фортепиано соло. Новеллы

В случае Розенкранца мужчина становится артистом. Ему присуща та же сверкающая энергия, смешанная с деликатностью и юмором. Никакого тщеславия виртуоза. Его таланты настолько естественны, что он сам считает их таковыми и не испытывает за них никакой гордости. Находясь среди друзей, он хочет быть просто веселым членом компании. Он рассказывает о своих гастрольных поездках, пародирует своих соперников, изображает великих музыкантов, импровизирует, рисуя музыкальные портреты разных людей, и благодаря этому любой вечер с его участием становится веселым и радостным. Во всех странах его осаждают женщины, которых привлекает и музыка, и мужчина. На его счету шумные романы, в том числе и кое с кем из самых красивых женщин наших дней. Китти завоевала его, воспользовавшись совместной поездкой на «Иль-де-Франс», которую она тщательно продумала. Она не стала для него единственной (у него, как у многих виртуозов, имелась «а girl in every musical town»[16]), но он оказывал ей особые знаки уважения как любезной хозяйке и одновременно гениальному импресарио, заботившемуся об их общей славе. Он разрешал ей тайно приезжать к нему несколько раз в год, то в Нью-Йорк, то на какой-нибудь морской курорт, то в гостиницу в горах. Каждую зиму он давал концерт в Филадельфии и тогда обязательно проводил несколько дней в доме Робинсонов.

Мне доводилось встречаться там с ним, и я, как и все остальные гости, наслаждался его приятным обществом. Культ Розенкранца стал для Робинсонов своего рода религией и сопровождался своими ритуалами. Китти приводила человек восемь или десять друзей на концерт Бориса. Они причащались Бетховеном или Равелем; они восхищенно переглядывались; они наслаждались счастьем Китти. После концерта все шли за кулисы поздравлять Бориса, а Китти целовала его. Потом все возвращались к Робинсонам; сменив промокшую от пота рубашку, Борис присоединялся к нам, и мы проводили с ним два восхитительных часа примерно с одной и той же программой. Каждый год следовало попросить, чтобы Розенкранц рассказал какую-то историю про итальянского дирижера, изобразил какого-то немецкого пианиста, сыграл Бетховена в стиле Шопена, а Шопена — в стиле Дебюсси. Ближе к полуночи он показывал карточные фокусы, один из которых своим совершенством приводил в восторг Гровера П. Робинсона.

— Это необъяснимо! — говорил он каждый раз. — Необъяснимо!.. Вы же видели: когда я загадал карту, Борис был в соседней комнате; когда он вернулся, он ни с кем из нас не общался… И он сразу же вытащил эту бубновую девятку!.. Это необъяснимо.

Дело в том, что Гровер относился к Борису с тем же восхищением и с той же нежностью, что и Китти. Он гордился тем, что человек, которому рукоплескал весь город и которого тщетно пытались завлечь к себе двадцать самых почтенных семейств, оказывал им такое предпочтение. Этот Робинсон был замечательным человеком, отличавшимся редким благородством и, вопреки внешнему впечатлению, по-настоящему тонким. Он был немного рассеян, он больше разбирался в своем деле — производстве искусственного шелка, — чем в музыке или живописи, он обладал здравым смыслом и добродушием, и это спасало его в любых обстоятельствах. В ситуации, которая могла бы стать смешной, ибо все его гости знали, что Китти влюблена в Бориса, он выглядел мудрецом, поставившим себя выше всех этих приключений. Воспитанный в пуританском (или, скорее, в квакерском) духе, он был настолько далек от мысли, что жена может изменять ему с его другом, что это делало его любезным и трогательным. Самая большая дерзость, которую он себе позволял, состояла в том, чтобы подшучивать над Китти по поводу ее любимых художников.

— Нет, Борис, вы послушайте, — говорил он, — я беру вас в свидетели… Ну разве у Китти левый глаз на самом деле на три сантиметра ниже правого?.. И представляете, она себя так видит… А когда Бейкинг говорит ей, будто совершенно бессмысленно, чтобы на полотне ее волосы и их цвет находились в одном месте, она — что бы вы думали? — приходит в восторг… Вот так вот!.. И получается, что я обречен жить среди разрозненных кусков моей жены, расчлененной варварами.